— Что? — переспросил я. — Гм, не надо слишком умных слов, пожалуйста! Давайте попроще… Мне очень жаль, но жаргон искусствоведов вызывает у меня мгновенную аллергию.
Она улыбнулась:
— Скажем так, Альбрехт Дюрер, подобно Леонардо да Винчи или Джакопо де Барбари, считал, что между геометрией и эстетикой существует теснейшая связь. Искусство заключено в самой природе, в красоте законов природы, гармонии, геометрии, арифметике…
— Хорошо! Хорошо! Я прочту вашу диссертацию! Но в чем смысл этой гравюры в целом?
— В общем, Меланхолия констатирует ущербность светского познания. Вы улавливаете?
— Смутно…
— Какой бы ни была наша эрудиция, какими бы ни были наши познания в сфере искусств — например, семь свободных искусств, представленных на гравюре лестницей с семью перекладинами, — мы никогда не достигнем абсолютного знания.
Я взглянул на Софи. Связь с нашей загадкой внезапно показалась мне очевидной. Абсолютное знание. Ведь это и есть послание Иисуса? Разве не был Иисус посвященным, тем человеком, который и получил это знание?
— Я могла бы анализировать символику гравюры в течение многих часов, — вновь заговорила Жаклин, — но самое интересное — это связь между Леонардо и Дюрером. Вот это настоящая тайна.
Жаклин потушила окурок в пепельнице, лежащей на диване, и слегка придвинулась к нам.
— Неизвестно, встречались ли они, — пояснила она. — Дюрера часто называли «северным Леонардо», потому что он испытал сильное влияние итальянского художника. По правде говоря, Дюрер был околдован его искусством. Например, он скопировал геометрические узлы «Академии» Леонардо и продолжил многие его исследования относительно природы и пропорций человеческого тела. Известно также, что Дюрер интересовался циркулем Леонардо, позволявшим создавать овалы, не говоря уже о знаменитом проспектографе, который немецкий художник изобразил на четырех гравюрах в подражание тому, что был нарисован Леонардо. Да вот же, многогранник на гравюре «Меланхолия» — несомненно, дань уважения мэтру!
— Да уж, намеков набирается порядочно…
— Есть одна картина середины шестнадцатого века, иными словами, созданная через три десятка лет после смерти Леонардо, где он стоит между Тицианом и Дюрером.
— Могло это означать, что они действительно встречались? — осведомилась Софи.
— Точно сказать нельзя, но это правдоподобно! Картина приписывается мастерской Аньоло Брондзино. Неизвестно, была ли она написана в честь этих знаменитых людей или же в память о реальном событии. На картине Леонардо разговаривает с Дюрером, повернувшись спиной к Тициану, которого словно бы игнорирует. Создается впечатление, что интересует его только Дюрер. Он как-то странно жестикулирует, будто что-то объясняет немецкому художнику.
— Интересно.
— В любом случае мы знаем, — продолжала Жаклин, — что Дюрер приезжал в Италию, и в одном из писем он, как мне кажется, недвусмысленно намекает на Леонардо. Подождите, я сейчас уточню.
Жаклин поднялась и скрылась в боковой комнате. Я с тревогой посмотрел на Софи.
— Вы полагаете, она сумеет что-то найти в этом бардаке? — прошептал я.
Журналистка улыбнулась:
— Не знаю, как она это делает, но ей всегда удается отыскать то, что нужно…
Жаклин в своем широком шерстяном платье появилась вновь через несколько секунд. В руках она держала огромный том, открытый на нужной странице.
— Вот. Это письмо было написано в октябре тысяча пятьсот восьмого года. Дюрер говорит, что отправляется из Болоньи в Венецию «в силу любви к тайной перспективе, которой может обучить меня один человек».Это цитата.
Она с гордостью взглянула на нас:
— Если он имеет в виду не Леонардо, я готова уши себе отрезать.
Я фыркнул.
— В этом нет необходимости, — вмешалась Софи. — Мы тебе верим! Короче говоря, существует некая связь между Дюрером и Леонардо, а также между «Меланхолией» и Леонардо, это так?
— Совершенно верно, — подтвердила Жаклин. — Но ты должна мне показать рукопись Дюрера и вашу «Джоконду».
— Конечно, но мы уже завтра уезжаем обратно и оставить их тебе не сможем.
— Значит, у меня есть только одна ночь.
Софи ответила ей смущенной улыбкой:
— Послушай, если ты ничего не найдёшь, не принимай это близко к сердцу. Ты нам уже помогла.
— Я хочу посмотреть, что можно сделать. Ночевать будете здесь?
— Нет-нет, — возразил я. — Мы не хотим стеснять вас! Найдем какой-нибудь отель.
— В такой час? Это непросто!
— Мы не хотим злоупотреблять твоим гостеприимством, дорогая, — объяснила Софи.
— Но вы меня совсем не стесняете. Мне все равно придется убить ночь на решение вашей загадки…
— Ладно, мы согласны, — сказала Софии, прежде чем я успел отказаться.
Жаклин, конечно, была милейшим человеком, однако от мысли о том, что придется ночевать в доме любовницы Софи, я был отнюдь не в восторге. Но пришлось смириться.
В это мгновение в кармане у меня зазвонил телефон. Я не знал, нужно ли отвечать, и вопросительно посмотрел на Баджи. Словно спрашивал разрешения. Тот пожал плечами. Я вынул мобильник и нажал на кнопку. Это был священник из Горда.
Он уже приехал в Париж, говорил торопливо и был явно встревожен. Не дав мне и слова вставить, он просто назначил время и место нашей встречи.
— Вы сможете прийти завтра в час дня в церковь Монтессон, в западном предместье?
— Послушайте, я… я сейчас не в Париже. Не знаю, успею ли я вернуться.
Я повернулся к Софи. Порывшись в сумке, она достала обратные билеты. Поезд прибывал в Париж в 14.17.
— Невозможно, — объяснил я священнику. — Давайте лучше в четыре.
— Договорились. В четыре часа дня в церкви Монтессон. Кюре — мой друг. Нас никто не потревожит. На время нашей беседы церковь будет закрыта. До завтра.
Он тут же повесил трубку.
Я закрыл телефон и сунул его в карман. Софи смотрела на меня вопросительно.
— Это священник из Горда. Он назначил мне встречу на завтра.
Я не хотел говорить больше при Жаклин. Софи кивнула.
— Ну, — сказала ее подруга, вставая, — ужин можно заказать только в китайском ресторане. Вы не против? В такой час выбор у нас небольшой. Но сначала я покажу вам ваши спальни. Их только две, кому-то придется спать вместе…
— Я буду спать с Дамьеном, — произнесла Софи самым непринужденным тоном.
От изумления я даже попятился. Жаклин сдвинула брови, потом улыбнулась:
— Ладно, пойдемте, покажу вам ваши комнаты.
Около часу ночи, перекусив и обсудив все вопросы, мы решили, что нам давно пора ложиться. День был тяжелый, а завтра нас конечно же ожидали другие сюрпризы. Жаклин объявила, что собирается поработать с рукописью и «Джокондой», потом сказала, чтобы мы чувствовали себя как дома.
Через несколько минут я оказался наедине с Софи в крошечной спальне, где стояли штабеля книг и прямо на полу лежал двуспальный матрас.
— Гм, вы уверены, что нам будет здесь удобно вдвоем? — спросил я, как последний дурак.
— О, мой бедный Дамьен, не могу же я заставить вас спать вместе с вашим ангелом-хранителем…
— Что тут такого, он вполне симпатичный, — возразил я.
— Ну, если вы настаиваете…
Я пожал плечами в некотором замешательстве. Она улыбнулась. Я повернулся, чтобы задернуть занавески. Софи не шелохнулась. Она стояла прямо передо мной. И смотрела мне в лицо. Я почувствовал, как у меня заколотилось сердце. Она была так красива в игре теней и всполохов оранжевого цвета. Я был уверен, что не сдвинулся с места, но наши лица стали сближаться. Медленно. Я слышал ее спокойное дыхание. Она не улыбалась. И пристально смотрела на меня. Безмятежно. Потом я ощутил руку на своем бедре. Всего на одну секунду. Ее губы были так близко от моих. Она сделала еще один шаг и страстно обняла меня. Я не протестовал.
Она надолго прижала меня к себе. Потом чуть отстранилась. Мне казалось, будто я куда-то плыву. Переживаю вновь давно забытые чувства. Она чуть отступила, взяла меня за руку и повлекла вслед за собой на матрас. Я решил принимать все как есть. Просто. Жить мгновением, как делала сама Софи, подчиняясь только своим желаниям.