– Слышь, Петрович, – раздался недовольный женский голос, и из ларька на тротуар вышла девица лет двадцати пяти. – Давай домой вали. Хватит тебе на сегодня, а то потом опять начнешь стекла бить и песни горланить. Где сотовый, давай я водителю твоему позвоню, поедешь домой с ветерком.
– Изыди, крыса, – отозвался Петрович. – Поеду, когда сам сочту нужным.
Девица обреченно махнула рукой и скрылась в ларьке. Павел, не желая гадать, кто этот беспутный персонаж, которому каждый встречный может по его же мобильному телефону вызвать личного шофера, обернулся к Кате и вопросительно поднял брови.
– Что за папуас? – кивнул он в сторону Петровича.
– А сам не догадываешься? Павел присвистнул.
– Неужели он?
– Собственной персоной. Николай Кирьяш, супруг Ларисы, нашей обожаемой примадонны.
– Лихо. И часто он так гуляет?
– Почти постоянно. Месяцами не просыхает.
– Умница! – похвалил Павел и чмокнул Катю в щечку. – Ну что, будем ловить момент? Бессовестно воспользуемся тем, что он лыка не вяжет? Кто за? Единогласно.
Они неторопливо направились к лавке и пристроились на ней с другого края. Судя по всему, Николай еще не успел набраться до бесчувствия. Но, как известно, это дело поправимое, а потому с расспросами следовало поторопиться.
«Ничего, – думал про себя Павел, подходя к ларьку и покупая бутылку армянского коньяка, – разговорим. И не таким языки развязывали…»
Минут через двадцать Николай вместе с Павлом сидели возле закрытого (и, по всей видимости, заброшенного) летнего кафе. Здесь с прежних времен сохранилось несколько столов и стульев, представлявших собой изрядно подгнившие и потрескавшиеся пеньки разного диаметра и высоты.
– Вот скажи мне, – ударяя Павла по плечу пятерней, спрашивал Николай, неожиданно для себя найдя в случайном знакомом заинтересованного слушателя, – как жить, когда такое творится? Когда нет места на земле порядочному человеку? Когда черти, черти – везде? И на работе – черти! И дома – черти! Куда податься, вот скажи ты мне?
Павел понимающе кивал, подливая коньяк в раздобытые Катей в киоске пластиковые стаканы. В основном он молчал, не пил, только делал вид, и лишь изредка задавал наводящие вопросы – чтобы нетрезвый собеседник не слишком отклонялся от заданной темы. Вспомнив преподанные ему еще в Москве Женей уроки, он придвинулся к Кирьяшу и, встряхивая головой, будто молодой барашек, произнес:
– Коля, я тебя уважаю. За нас.
Николай солидно кивнул, одним глотком, по-мужски, осушил стакан и привалился головой к плечу Павла. Ткачев предупредительно поднес ему пакет с чипсами. Николай зачерпнул оттуда горсть и задумчиво захрустел.
– Везде черти, – повторил он, – куда ни плюнь – везде…
– Да где они, Коля? – радостно воскликнул Павел, встряхивая Николая. – Оглянись? Вокруг – никого! Вечер, сумерки, вон луна на небо лезет… Благодать-то какая!
– Там они, – махнул Николай рукой куда-то в сторону. – На фабрике. Там у них шабаши.
– Да какие шабаши, Коля? Нет никаких чертей. А на фабрике женщины работают. Нитки прядут.
– Это сейчас. А бывает, что там черти, – упрямо повторил Николаи. – Уж я-то знаю, сам видел.
Он снова грузно навалился на Павла и смачно рыгнул.
– Пардон, – извинился он заплетающимся языком. – Директором я там был, вот так-то. Не хрен собачий!
– Не свисти.
– Что?! Во, зуб даю. Точно – директорствовал.
– Как же тебя туда занесло, Коля? – направлял собеседника Павел.
– Ты знаешь, чья эта шарашка? – поднял на него мутные глаза Николай. – Не знаешь. Сразу видно – приезжий. И какого хрена тебя сюда занесло… Хотя нет, все правильно. Хороший человек везде нужен… А контора эта жены моей. Лариски. Она меня туда поставила. Она, зараза. Все она… Пять лет был директором, потом не смог, ушел.
– Что ж тебя заставило с такого места уйти? Я бы за эту должность руками и ногами держался…
– А черти? Черти же, говорю тебе!!! – рассердился на недогадливого собутыльника Николай. – Она их сгоняла раз в год в цеху. И резала.
– Кого? Чертей?
– Каких чертей, дурья твоя башка… Баб, работниц.
– Кто резал?
– Хрен в пальто! – разозлился Николай. – Сказано, жена моя, Лариска.
– Зачем же она их резала? И как? Кухонным ножом, что ли?
Николай помолчал, словно собираясь с мыслями.
– Стены черной тканью завесят, – вдруг заговорил он, скривившись то ли от отвращения, то ли от страха, то ли от того и другого сразу. – Посреди цеха черный котел поставят. Потом Лариска появится вместе с этими своими… с охраной, значит. Выберут женщин – две-три, не больше, чтобы слухи по городу ненужные не ползли. Лариска их лично варевом своим обнесет, а потом и остальным даст. А зелье это ее… выпьешь – и по всему телу сначала словно иголками тебя колют, а потом летать начинаешь.
– Прямо летать?
– Прямо летать, не по земле ходить. А когда у всех крышу-то снесет, Ларискины черти свои заклинания или мантры – не знаю, как уж у них это называется – заводят. И вот кто ногами кренделя выписывает, кто по воздуху парит, а эти хором повторяют одно и то же, все громче и громче, так что под конец стены трясутся, а потом давай в такт топать по полу, бешено так, яростно. В конце концов на женщин этих бросаются и насилуют скопом. А когда все угомонятся, Лариска появляется, голая вся… Вот тут она кровь бабам и пускает. Сама пьет и своим дает, перемажется вся с головы до ног… А тем, что останется, цеха кропит, на станки брызгает…
– Это еще зачем?
– Чтоб прибыли больше приносило. Лариска, она до денег жадная, хотя уж вроде куда ей больше… Меня, как от этого всего пить начал, уволила. Хорошо, хоть самого не зарезала, жить позволяет…
– Что же ты, Коля, не сбежишь от нее подальше?
– Черт его знает. Привык. Да и деньгами она ссужает прилично… Эх, ты бы ее видел, какая она… Ей же сорок пять будет, а на вид – не старше двадцати трех… Люблю я ее, стерву, наверное. За нее и сдохну. Думаешь, не вижу шашней ее? Она ж вместо меня себе этого Аркашку взяла. Сволочь вертлявую. Он всем заправляет. Лариска ему доверяет. Вместе кровь пьют…
С этими словами Николай отобрал у Павла бутылку и выплеснул остатки коньяка себе в рот. Мутным взглядом обвел окружающий ландшафт и остолбенело уставился на Павла. После чего, будто на плаху, положил голову на пенек, служивший столом. Через минуту раздался его оглушительный храп.
– Ну, и куда теперь этого принца-консорта? – озадаченно размышлял Ткачев.
– Может, с девицей в киоске переговорить? – вздохнула Катя. – Судя по всему, она знает, кто его может транспортировать.
Пока девушка выясняла диспозицию, Павел обдумывал то, что услышал от Николая. Правда все это или нет? А если правда, то насколько? Верить любому пьяному бреду было бы верхом легкомыслия. Как на протяжении стольких лет в Глинске могли твориться подобные вещи, безнаказанно пропадать люди, наконец? Полная ерунда. Но доля правды, похоже, в рассказе Кирьяша есть.
Вскоре вернулась Катя, и они вдвоем погрузили бесчувственного экс-директора на заднее сиденье роскошного «лексуса», элегантно подкатившего по пустынной улице к скверу. Водитель сдержанно кивнул Павлу, сунул смятую купюру девице в киоске, все так же молча захлопнул дверцу и благополучно укатил.
– Зря мы его отпустили, – посетовала минутой позже Катя. – После двенадцати у нас никакой транспорт в городе не ходит. Как до дома добираться будем? Не ночевать же тут на травке.
– Слушай, сколько примерно отсюда до фабрики?
– Минут двадцать ходьбы…
– Нет, я о расстоянии. Километра полтора?
– Наверное.
– Ну что, может, послушаем, чем занимается тамошнее руководство? Вот только надо бы антенну побольше. Там двери железные, цеха, экранировать могут…