В голове проносятся воспоминания о нашей дружбе. То, как мы познакомились, как дружили, как прикалывались. Только с ним я могла проговорить по телефону с восьми вечера до трех ночи о какой-либо ерунде, типа массы Венеры или химического состава Плутона. Шизонутый анимешник и такая же рыжая толкинистка. Даже родители об этом говорили. Это он меня подсадил на аниме, да еще от всей души снабжал яоем и крутым хентаем. А сестре своей не давал и даже не показывал. Ну и что, что мы любили приколоться или поиздеваться над ним! Это были милые шутки, он их так и воспринимал. С нами же и смеялся.
Мы с Максом дружили уже года два, когда я познакомилась с Кристиной. Кристина — сестра Макса. Смешно, но мы целых два раза знакомились.
Мы были друзьями. Обычно после школы, мы сидели у них дома, и он мне стал фактически родным. Даже ее собака, которая бросается на людей, сколько бы они у Кристины не появлялись. Собаку отводили в другую комнату и запирали, а она там выла, все царапалась в дверь, пытаясь выбить ее и пройти. Кроме своей хозяйки, гулять собака ходила со мной одной. «Она чуть ли не обсирается от счастья при виде тебя», — говорила Крис, глядя на меня своими сумасшедшими зелеными глазами.
Крис готовить абсолютно не умела, если не считать бутербродов с сыром, разогретых в микроволновке. Готовила всегда я. Макса кормила тоже я, и ему это нравилось. А если что-то делала Крис, то про Макса она всегда забывала. Самому ему сложно было оторваться от компа и поесть нормально. С нами на кухне он питаться тоже не мог, поэтому мне приходилось таскать ему еду в комнату, но как же он был за это мне благодарен! Ему нравилось, то, что я готовлю, то, как я готовлю. Его глаза смотряели на меня с обожанием, и я тогда была готова для него на все.
Мы были друзьями, единственными людьми во Вселенной, кто его хот как-то понимал. Мы даже девушек ему фактически сами выбирали, а он всегда спрашивал у нас совета. Мы сами одобрили Хетану, с которой они встречались потом больше трех лет. Последний год она постоянно жила у него. Я там больше не появлялась, и когда Хетана перебралась к нему жить, мы фактически перестали общаться. Дружба закончилась.
А вот номер его телефона я помню до сих пор. Наизусть помню, ночью разбуди — сразу отвечу. Только по нему я не звоню уже больше года: прошлого не вернуть, но нельзя же забывать старых друзей. Хотя, к чему ворошить старое? Прошлое не вернуть, и от этого мне грустно. Очень грустно и одиноко. Я тогда только и надеялась, что на крестины они меня позвать все-таки не забудут.
Больше я с Максом и с Кристиной не встречалась. Да и с Хетаной тоже. Она ударилась в сатанизм, а я осталась полуготом. Как-то Макс приглашал меня к себе на ДР. Но я тогда не пошла. Из-за Кристины.
Потом они уже сами перестали меня приглашать и прекратили звонить мне. А когда мне срочно потребовалась их помощь, то бывшие друзья мне наговорили кучу гадостей и отказали. Я упала, больно ударилась и умоляла, чтобы кто-нибудь из них меня подобрал и довез до дома. Я была на них зла так за это предательство, что с ужасающими проклятиями отключила трубку и стерла их всех их своей записной книжки. Но не из собственной памяти.
Макс вместе с Кристиной погибли недавно в Москве в автомобильной аварии.
А Хетана сошла с ума и умерла потом через месяц в какой-то питерской психушке.
Диагноз — фебрильная шизофрения.
19. Феликс
Надеясь, что у меня не шизофрения, а что-нибудь полегче, я вошел в кабинет врача.
— К вам можно? Здравствуйте.
— Добрый день, — с интонацией Сергея Петровича Капицы сказал врач, — присаживайтесь. Что вас беспокоит? Расскажите мне, только не торопясь и подробно, что с вами происходит. Не спешите — времени нам хватит.
К невропатологу, а вернее — к психоневропатологу, я попал уже на другой день. Это был пожилой доктор, с добрыми глазами, спокойно смотревшими через сильные линзы очков. Сначала он долго читал мою «историю болезни», изучал анализы и кардиограмму, а затем приступил к допросу.
— Понимаете, у меня чего-то сердце пошаливает, и бывают какие-то странные приступы, — заканчивал я сумбурные объяснения.
— Да? Вот здесь поподробнее, пожалуйста, если можно.
— Ну, иногда, без видимых причин, сердце вдруг дает сбой, на мысли наползает какая-то тьма, сознание как-то меркнет… нет, не меркнет, а приглушается, что ли, а потом возникает сильное сердцебиение и безотчетный страх. Но это — короткий приступ. А бывают приступы большие, когда такие короткие следуют один за другим, в глазах все как-то не так, не темнеет, а наоборот — светлеет, все плоское какое-то, а по периферии зрительного поля — мелькание, да и поле зрения сужается. И ничего не болит. Сердце колотится часто и сильно, как будто сейчас лопнет, и ужас такой — липкий, пещерный, неконтролируемый — полное ощущение, будто все, что-то у меня внутри вот-вот прорвется, и я прям тут и сейчас коньки отброшу. Даже «скорую» вызывал. Они вкололи мне но-шпу и димедрол, дали выпить этот, как его? Валокордин! А потом дали еще какие-то таблетки. Сняли кардиограмму, и врач зафиксировал аритмию. Вот, та самая лена, что я принес.