— Раздеться!
Мы разделись. Тогда я взглянул на своих товарищей и чуть не вскрикнул — передо мной стояли живые скелеты: кости и кожа, огромные черепа, глаза, запавшие глубоко в глазницы. Нет, мы уже не были похожи на людей…
— Выходи!
И голых, по снегу, нас погнали в другое серое здание — баню.
— На умывание — пять минут.
Горячая вода за многие месяцы впервые…
Через пять минут мы уже одевались, но уже не в свою одежду, а в какие-то лохмотья, которые нам бросили полицаи. Оделись. Теперь мы узнавали друг друга только по голосу.
Пока мы одевались, к нам подошел русский парень. Сказал:
— Я тут в рабочей команде. Вас, ребята, через двое суток расстреляют. Это их система: сначала помучают в землянках, потом — «баня», чтобы можно было обыскать одежду. Думают, поживиться можно. Ну, и — в расход.
— Что же делать? — в отчаянии спросил кто-то.
— Есть только одна возможность: попасть в лазарет. Там работает наш русский врач Медведев. Или Медведь, как мы зовем.
— А как в него попасть, в лазарет? — спросил я.
— Придумайте какую-нибудь заразную болезнь. Немцы боятся…
Парень хотел еще что-то сказать, но раздалась команда:
— Стройся!
Нас опять погнали в землянки. И вот тогда трое смельчаков бросились бежать к лесу, который был невдалеке. Конвой открыл стрельбу. Один беглец был убит, другой ранен в обе ноги навылет и его тут же добили прикладами. Третий успел пробежать с километр. Гестаповцы выпустили на него двух немецких овчарок. И на наших глазах собаки разорвали человека на части.
— В землянки! Живо!
Нас погнали бегом, избивая прикладами.
Целый день мы не получали даже воды. Настала ночь. Еще один день жизни. А там — расстрел.
Вчера мне смерть казалась единственным избавлением от фашистских мук. А сейчас вдруг во мне проснулась неистребимая жажда жизни. Жить! Жить! — кричало все во мне. Я хочу еще увидеть солнце. Я хочу вдохнуть воздух свободы. Я хочу обнять своих близких. И пройти по родной земле, поклониться русской березе. И посчитаться со своими врагами. Я хочу жить!..
Они боятся заразных болезней. Хорошо… И я придумал… Я придумал искусственную дизентерию. Все мы болели цингой. Я выдавил кровь из десен и с ее помощью приготовил «доказательство» болезни и показал его через окошко часовому. Моему примеру последовали другие. Мы стали кричать:
— У нас дизентерия! Умираем!
Часовой позвонил в санчасть. Пришли санитары и нас, шесть человек, забрали в медицинский изолятор. Потом повели в баню — затем конвой ушел, сдав нас санитару.
Горячая вода. Мыло. Белое полотенце. Неужели все это существует на свете?
Я всмотрелся в санитара и чуть не закричал от радости. Я знал его: в начале войны, когда я был в истребительном отряде, мы выводили из окружения артиллерийский дивизион, и в нем был санитаром этот парень.
— Слушай, друг! Неужели не узнаешь?
Он не узнал. Трудно было узнать…
Я рассказал ему, при каких обстоятельствах мы познакомились. Он вспомнил. Сказал:
— Надо спешить. Сейчас я позову Медведя.
Пришел молодой врач, в очках, с большим лбом, худой, но подтянутый, опрятно одетый. Он быстро расспросил нас обо всем: откуда, как попали в плен.
Нас спрятали под нижними нарами, накрыли чистой рогожей, накормили горячей очищенной картошкой. Это была самая вкусная еда, какую мне только доводилось есть за всю свою жизнь. В тепле, в чистоте мы крепко заснули. А ночью нас разбудили пулеметные очереди, они слились в сплошной гул. Расстреливали наших товарищей…
Так смерть (в который уже раз) обошла меня…
Шли дни. Мы поправились, стали крепче. Медведь каждый день приходил к нам. Потом я случайно узнал, что этот милый и мужественный человек, спасший немало жизней, был выдан предателем и зверски замучен гестаповцами.
Всему бывает конец. Ночью 28 декабря в лагерь прибыла новая партия пленных, новые восемь с половиной тысяч смертников. Все, кто оставался от старой партии, должны были быть уничтожены: палачи боялись, что об их злодеяниях узнает мир.
В санчасть ворвались двое пьяных гестаповцев с автоматами и гранатами.
— Всех на улицу!
Кто не мог ходить, они брали за руки и за ноги и вышвыривали в снег. Там, на улице, гремели выстрелы. Гестаповцы подходили к нам.
— Ну, товарищи, прощайте! — сказал Иван Костин. — Конец нашим мучениям.
— Прощайте!..
— Прощайте, братцы…
И когда гестаповцы уже сорвали с нас рогожу, подошел Медведь, бледный, спокойный.
— Господа офицеры, тиф.
— Тиф?.. — гестаповцы в ужасе попятились от нас.