Десять длинных бараков обнесены шестью рядами колючей проволоки. Внутри лагеря — полицейские. На вышках — немцы с пулеметами. В бараках трехъярусные голые нары. Больше тысячи человек сидят и лежат один на другом. Два раза в сутки — еда: утром 200 граммов эрзац-хлеба и консервная банка теплой воды — «чая» и в четыре часа дня 3–4 полугнилых вареных картошки или «суп» из этой же неочищенной картошки, иногда с добавлением конских костей и отрубей.
Из этого лагеря я попытался сделать побег. Это была моя единственная попытка: больше случая не представилось…
…Октябрьским хмурым утром нас, двадцать человек, вывели из лагеря два конвоира — немец и полицай.
— На фабрику, работать!
Мы вошли в ворота бумажной фабрики. Рядом со мной шел младший лейтенант комсомолец Зайцев.
— Смотри, — сказал он и показал глазами направо.
На путях стояли три вагона и прицепленный к ним паровоз на ходу. Он уже медленно двигался к воротам…
Конвоиры прошли вперед.
План созрел мгновенно.
Я, Зайцев и еще один молодой парень — фамилии его я не знал, — пока конвоиры шли по левой стороне колонны, пробежали к составу и на ходу залезли в пустой товарный вагон. Еще несколько мгновений — и мы на свободе!..
И вдруг у самых ворот паровоз остановился. А нас уже хватились. Стали обыскивать первый вагон. Мы были в третьем.
— Назад, в колонну! — приказал я.
Молодой парень и я успели пристроиться к подошедшему ряду. А Зайцева конвоиры схватили, когда он выпрыгивал из вагона.
— К стенке! — гаркнул немец.
Русский полицай подвел Зайцева к стене фабрики, вскинул автомат.
— Прощайте, товарищи! — крикнул Зайцев.
И тут я не выдержал:
— Иуда! — закричал я. — В своего, русского стреляешь!
Поднялся ропот. Теперь кричали все двадцать человек. Немец-конвоир испугался. Он приказал полицаю вернуть Зайцева в строй.
Но работать они нас не заставили, видно, боялись. Вернулись в лагерь.
Уже за колючей проволокой Зайцев сказал мне:
— Хоть работу им, гадам, сорвали.
10 октября началась компания допроса. Цель его, как мы узнали, — выявить командиров и коммунистов. Пять дней длилась эта процедура. Все это было организовано довольно странно: вводили в одно помещение группу людей, раздевали догола (говорили: в «баню»), вводили, уже голых, в другое помещение, давали истрепанную разномастную одежду и обувь. В новой «одежде» человек представал перед столом, за которым сидел писарь-гестаповец и заполнял карточку-анкету. Следовали вопросы:
— Фамилия?
— Имя?
— Отчество?
— Сколько лет?
— Воинское звание?
Вместо росписи брали отпечаток пальцев правой руки. И неизменно задавался вопрос:
— Кто из пленных коммунисты и политруки?
За все пять суток фашисты не нашли ни одного коммуниста, ни одного политрука, хотя через полицаев было доведено до сведения всех пленных, что за каждого выданного политработника советской армии немцы будут к каждому обеду давать дополнительно десять вареных картошек.
Мы знали, что всех обнаруженных коммунистов ждет немедленный расстрел. На допросе я назвал себя Вязовским Николаем Семеновичем, 1908 года рождения, рядовым. Как и все, оставил отпечатки пальцев. Так поступали и многие другие заключенные.
Итак, пятидневная канитель не дала немцам никаких результатов. Тогда они пошли на другие меры. Утром шестого дня было объявлено:
— Пока не будут выданы коммунисты и командиры, лагерь переводится на воду. Три раза в день вода и все.
Мы перестали получать хлеб и гнилую картошку. На второй день люди стали пухнуть от голода. На третий на нарах среди живых лежали первые мертвые; их никто не убирал.
У меня нет слов, чтобы передать наше душевное состояние в то страшное время. Только одно я могу сказать: подавляющее большинство моих товарищей оставались людьми до конца и достойно встречали смерть. А она тогда была царицей в нашем лагере: на девятый день три барака были завалены трупами. Над лагерем стоял зловонный смрад. Немцы и полицаи стали, наконец, выносить трупы из помещений и складывать их штабелями возле бани. А потом стали вывозить, ежедневно на телегах за опушку леса, там их сваливали в траншеи, засыпали известью, а потом песком.
Почти месяц продолжалась пытка голодом. Из тысячи человек осталось четыреста. Но так и не узнали немцы, кто в лагере коммунисты и командиры, а нас было много.
Лагерное начальство капитулировало. Мы стали опять получать 200 граммов эрзац-хлеба и гнилую картошку. Ценой мучений, ценой огромных жертв мы победили…