Кончил он свою речь, прозвучала команда: «По баракам!»
И я подошел к нему.
— Узнаете меня, господин комендант?
Он вгляделся, что-то дрогнуло в его лице.
— Узнаю…
— Ты хорошо устроился, Вася.
Теперь он нагло смотрел на меня.
— Да лучше тебя.
— А ты вроде бы и поправился на немецких харчах.
Глаза его зло заблестели.
— Ты, землячок, кажется, к стенке захотел. Так это я мигом организую.
— Ваша воля, господин комендант. Только смерть мне сейчас, что сестра родная.
Лицо его стало на миг растерянным.
— Ладно. Иди. Пришлю тебе буханку хлеба.
Он, круто повернувшись, ушел. Вечером полицай, действительно, принес мне буханку хлеба. Но с комендантом я больше не встречался — он избегал меня.
И вторая встреча. Знал я одного тракториста по имени Андрей. Вроде был он неплохим парнем. И работал хорошо — на совещаниях хвалили, даже в Москву посылали. Случалось, и к нему приезжали механизаторы из других колхозов — перенимать опыт работы. Не знаю, как насчет опыта, — не проверял, а вот с совестью у него явно нечисто.
И вот однажды я увидел, как на воле, за шестью рядами колючей проволоки, марширует в немецкой форме Андрей с автоматом, с каким-то фашистским крестом на груди. Набрался я смелости, подошел к проволоке, окликнул его:
— Андрей!
Обернулся. Узнал. Заулыбался.
— Привет, земляк! — кричит.
— Привет.
Тут он все в миг выложил: сдался в первом же бою. («Против танка с винтовкой не попрешь»), завербовался к немцам. Уже и повоевал на их стороне. Сейчас из-под Орши сюда на переформирование.
— Ну и двинули нас там русские! — Так и сказал: «русские».
Не выдержал я:
— А ты что, не русский?
Он улыбается себе:
— Я человек, понял? Жить охота, понял? Война кончится, хозяйство свое заведу, сам себе голова и никакого колхоза, никакой тебе эмтэсе. Понял? А ты… А ты… — и вдруг он задохнулся от злости, от ненависти. — А ты, коммунист несчастный, сгниешь тут у нас, за проволокой!
Он плюнул в мою сторону и ушел. Больше я его не видел. Если он жив, если уцелел и живет на моей земле, как бы я хотел его встретить. Я вцепился бы в его горло и не выпустил, пока не остановилось бы его подлое звериное сердце…
Нас переселили в другую комнату. Вначале показалось просторнее, больше воздуха. Но здесь была другая напасть — клопы. Ими кишела вся комната — ее стены шевелились. Клопы нас буквально заедали даже днем, а ночью они залезали в нос, в уши. Через сутки мы все опухли от укусов, были в волдырях, в крови.
Оказывается, через эту комнату пропускались все узники лагеря — это входило в «режим». А через глазок в двери смотрели на нас немцы и хохотали…
Мы взбунтовались: стали стучать, ломать нары — и угодили в карцер. Проходит день за днем. На дворе июль, тепло и сухо, а у нас по стенам течет вода. Двое умерли. Перед тем, как навеки закрыть глаза, один из них прошептал:
— Братцы… Я журналист. Думал: уцелею — обо всем этом расскажу людям. Как нас мучили фашисты, как истязали… Как губили тысячами… Я вам завещаю свою цель. Если кто-нибудь из вас останется в живых — напишите обо всем. Люди должны знать… Чтобы не повторилось… Никогда…
И над его трупом мы поклялись, что выполним его завещание. Если, конечно, кто-нибудь из нас выживет…
Сейчас я выполняю его завещание.
Мертвых унесли санитары, а нас перевели из карцера в общую казарму.
Теперь мы были в общей массе военнопленных. У нас родилась идея создания подпольной партийной организации. Не было ни карандашей, ни бумаги, списков не составляли. Образовалось ядро: Турищев, Мищенко, Михайлов, Чумаков и я. Состоялось первое совещание нашей группы.
— Цель у нас такая, — говорил Турищев. — Нужно разъяснить пленным, что немцы не такие сильные, за каких себя выдают, что наша армия перешла в наступление, что бои идут уже за Оршу. Надо, товарищи, готовить группы для побега.
— Необходимо связаться с полковниками, — предложил Михайлов.
Полковники содержались от всех изолированно, на нижнем этаже. Связь с ними была поручена мне. Я встретился тайком с полковником Жильцовым. Выслушав меня, он сказал:
— Планы у вас добрые. Но ничего не выйдет.
— Почему? — удивился я.
— На днях лагерь расформировывают. Нас развезут в разные концы.
Полковник Жильцов оказался прав. Через два дня нас выстроили перед бараками. Вдоль рядов прошел комендант лагеря в своей неизменной кожаной куртке, поднялся на деревянный постамент.
— Вечером, — сказал он, — вы будете эвакуированы из лагеря. Сейчас получите паек на три дня. Все надо делать быстро!