Выбрать главу

Весь облик милой хрупок, астеничен.

Харита нежная осунулась слегка.

Ей местный климат непривычен.

Харита строгая — и речь ее странна:

— Не наши пажити, не наши времена!

На встречных не гляди. Их век расчеловечен,

Боязнью высоты и подлостью отмечен.

Сестренка бывшая — хозяйкой на пиру.

Там перси пышные, там любят мишуру,

У этой кумушки — семь пятниц на неделе.

Так неразборчива! Вот завтра я умру,

Останешься один, без ласки, без свирели.

Прощай, люби мою сестру.

Приноровиться не смогла я...

А я нашептываю ей в ответ:

— Мы вместе навсегда, не страшен суд планет.

Твоя сестрица — скука злая.

Мне до сегодняшнего дела нет.

Ты Евфросина, не Аглая.

1988, 1992

ПОДРАЖАНИЕ БЛЭЙКУ

Think not thou canst weep a tear

And thy Maker is not near.

Это — жизнь: другой не будет.

Всё, что в ней не удалось,

Все, что нас гнетет и нудит, —

Все в Творце отозвалось.

От слезы Его горячей

Оживаю всякий час.

Он скорбит о неудаче

Вместе с нами, больше нас.

22 марта 1988

ЯСОН

Мне было тринадцать лет.

Я слышал чудные звуки

И знал: удел небывалый

Судьбой уготован мне.

Мне было тринадцать лет.

Свирепый голос призванья

Гордостью беспредметной

Душу мне наполнял.

Мне было тринадцать лет,

Когда у ручья старуху

Я встретил: горб и лохмотья.

И мне сказала она:

— Юноша, воды быстры,

Камни остры... — С размаху

Ее, подхватив, перенёс я

Через воды ручья.

Костлявые помню пальцы

И тонкую, словно в веснушках,

Коричневатую кожу

В меня вцепившихся рук.

До пояса доходила

На стрежне тёмная влага,

И с левой ноги сандалью

Поток у меня сорвал.

— Сядь, милый, переобуйся... —

Тут, сбит воздушной волною,

Вскочил я: — Где ты, колдунья? —

И не было никого.

1988

* * *

Ах, васильки, васильки,

Сколько вас выросло в поле...

Прости, невозвратимый праздник...

Непостижимо далеки

В гербариях старообразных

Те давешние васильки.

Прости! Препоны и клинки,

И ласточки, и сквозняки

Осели в слайдах, беспристрастных

И не по-доброму прекрасных.

Под ними бирки, номерки.

Я молод был, земного пира

Цветочную галиматью

Из коммунального сортира

Волок в метафору мою.

Пир выдался под стать жилью...

Очнулся — бездны на краю,

Один. Посередине мира

Стою, у ног кирка и лира —

И не узнаю...

1987

* * *

Не любовницы девичий пыл,

Он отчизну чужую любил —

И уехал, мечтой окрыленный,

Ей же берег оставил иной,

Омываемый нежной волной,

Дактилический, неутоленный.

Он уехал — и призрак возник.

Всякий раз зажигая ночник,

Видит девушка: тень пробегает

Меж холстов, табуреток и книг

И с оглядкой к трюмо приникает.

Как в аквариуме, там среда,

Всколыхнувшись, стекло омывает,

От пробоины в трюме вода

Атлантическая прибывает.

Ночь проходит. Проходят года.

Успокаивается лишь днем

Взбаламученный зеркала омут.

И она вспоминает о нем,

А слезу экономит.

Днем, когда просветлел небосвод,

У мольберта она напевает:

— За морями синица живет,

Там тепло и забот не бывает.

1987

* * *

— Противится твоя совесть, велик соблазн уклониться,

Но битва — предначертанье верховного божества.

Итак, крепись и сражайся, — вождю говорит возница,

И кони ржут, подтверждая божественные слова.

— В бою ты не знаешь равных, тебе суждена победа,

Ты праведен перед небом, а Кауравы грешны.

— Всё верно, — шепчет Арджуна, — но сердцу противно это.

Ценой их жизни ни слава, ни царство мне не нужны.

Смотри, о бог кровожадный: там братья мои и дяди,

Там тот, кто мечом и словом меня научил владеть.

Каких утех и сокровищ, какого призванья ради

Их гибели предрешённой я должен сейчас хотеть? —

Два войска стоят недвижны, и каждый знает свой жребий.

Истории нет в помине, она еще не нужна.

Служенье, мудрость, величье — сам выбери, что нелепей.

Добавь любовь, если хочешь. Крепись, получай сполна.

27 октября 1992

СИЕНА

Грешили — и собор воздвигнут был,

От века небывалый. Пламень скрытый

Вошел в него, овеществляя пыл

Той крохотной общины деловитой.

У них с Творцом надежный был союз.

Говел убийца, отбывая мессу,

В исповедальнях отпускали груз

И не теснили храброго повесу.

Зато и чувственному дан простор

В твоем духовном, убежавшем тлена.

Но правда ли, что мрамор — не фарфор

Ты вознесла, коммуна ди Сиена,

Над вывихами мировых столиц?

Грешили, торговали, воевали

И верили — и линии сошлись,

И ангелы к Всевышнему воззвали

И выдохнули из бесплотных уст

Неслыханное славословье раю,

В которое, как в моисеев куст,

Вхожу — и чудом, грешный, не сгораю.

1987

ВО ФЛОРЕНЦИИ

Тот, кто Арно с Невою сравнил,

Был не вовсе неправ,

Всхлипы волн у литейных перил

Властью слова уняв.

Пусть он даже сказал на авось:

Вышел звук непустой:

Что у этой реки началось,

Завершилось у той.

Я сегодня у этой реки.

Насыщается взгляд

Тем, что ямбы клевали с руки

Четверть века назад.

Здесь Европы полуденной блеск

Занялся и угас,

Чтобы слабый, но сладостный всплеск

Докатился до нас.

Но тускнеет ее барельеф,

Лилия отцвела,

Да и третья река, обмелев,

Не влечёт, как влекла.

Все морщинки лица твоего,

Город мой, узнаю.

Нет бездомнее нас никого:

Мы гостили в раю.

18 января 1987

* * *

Грустно шотландцам. История не удалась.

Жемчуг творительный родина порастеряла.

Всё чемпионам досталось: и воля, и власть.

Не восстановишь таинственного матерьяла.

Юности гений даётся народу лишь раз.

Дик он и страшен, но делает верное дело.

Пусть и обида забыта, и рана срослась —