Мы начали уставать, тяжелая ноша давала о себе знать, к тому же дождь, все больше набиравший силу, делал ее все увесистее. Мне казалось, что спина моя вот-вот треснет. Но арестантам было не в пример труднее: после истязаний бичом спины их превратились в сплошное кровавое месиво. Мы поднимались вверх по улице, мостовая была бугристой, а улица извилистой. И вдруг у самых городских ворот Йерубаль неловко поскользнулся и упал, изогнувшись, как молодое деревцо, под давящей тяжестью перекладины. На секунду мне показалось, что он осуществляет план заранее обдуманного побега. Но в мгновение ока солдаты навалились на него, потом пинками и ударами заставили его подняться. Я понял, что Йерубаль не притворялся, он делал попытки подняться и выпрямиться, но каждый раз падал со стоном как подкошенный.
Еша был прикован следом за Йерубалем, в возникшей сумятице ему удалось сбросить бревно с плеч и склониться к Йерубалю, прежде чем подоспели солдаты.
— Он сломал ногу, — сказал Еша, ощупывая кость.
На лице капитана была написана растерянность, он не знал, что делать. Еша обратился к нему:
— Я помогу.
Мы стояли почти у самых городских ворот, там, где улица значительно расширялась, и толпа вновь окружила нас. Люди с интересом наблюдали за происходящим. Капитану не хотелось выглядеть жестоким в глазах этих людей, он кивнул в ответ на слова Еша, подозвал стражу и приказал снять с Еша и Йерубаля кандалы. Еша повернулся к людям и попросил найти для него палку; ему подали дорожный посох, Еша сломал его пополам. Затем он начал вправлять кость, действуя очень бережно. Йерубаль, сидя на мокром тротуаре, казалось, был близок к обмороку. Еша тем временем делал ему что-то вроде массажа, после чего, оторвав от своей одежды узкую полоску ткани, крепко перевязал ногу Йерубаля, зажав место перелома между двумя половинами посоха.
Толпа молча наблюдала за ними. А дождь шел не переставая. В том, что делал Еша, не было ничего особенного, любой врач справился бы с такой задачей. Но все с удивлением смотрели на то, как приговоренный к смерти человек оказывал, можно сказать, в последние минуты своей жизни помощь другому, такому же приговоренному. Я видел, как смотрит на Еша его мать, все так же стоящая в самой глубине толпы, позади всех. Она смотрела так, как будто видела его в первый раз. Похоже, что ей не много было известно о собственном сыне, может быть, она слышала лишь сплетни, которые ходили о нем. Может быть, она думала, что он стал бродягой и шарлатаном, или даже хуже. Теперь она видела его совсем другим; важно было даже не то, как умело он помогал ближнему, но с каким достоинством он держался перед лицом смерти.
Потом Еша помог Йерубалю подняться; он крикнул в толпу, чтобы нашли еще посох, который ему тут же и передали. Йерубаль, опираясь на него, попробовал идти: он сделал несколько шагов, припадая на одну ногу. Вид у него был измученный и беспомощный. Я смотрел на него, и тут в моей голове наступило прозрение и я оказался перед лицом жестокой реальности: и Йерубаль, и Еша шли на казнь, на мучительную позорную казнь, и не было ничего, что могло бы отвратить ее, никакого хитрого плана или уловки. Они могли лишь поддержать друг друга в эти последние моменты их жизни. Еша, конечно, был сильнее духом, и Йерубаль нуждался в нем. По-видимому, мой незадачливый спутник взял на себя непосильную ношу, но Еша был рядом и готов был помочь ему.
Понятно было, что Йерубаль теперь не сможет нести свою часть креста. Это выводило капитана из себя, он вращал глазами, оглядываясь в поисках того, с чьей помощью можно было бы исправить положение. Взгляд его заскользил по стоящим в конце процессии; он посмотрел на меня, а потом решительно сказал:
— Привяжите ее ему, сверху.
Тут же ко мне подскочили несколько стражников и привязали перекладину, которую нес Йерубаль, поверх моего бревна. Мы двинулись вперед, но процессия уже потеряла свою первоначальную грозную торжественность. Солдаты, огрубевшие, разозленные долгим стоянием под проливным дождем. Цепь узников, которая должна была казаться устрашающей железной машиной из кандалов и цепей, теперь потеряла свою четкость и внушительность из-за Йерубаля, который без всяких цепей и перекладины ковылял впереди, опираясь на палку.
Мы вышли за городские ворота. За воротами возвышался холм, на котором городские власти устраивали казни. Холм представлял собой выступ скалы, которая издали казалась желтой от разбросанных повсюду обломков костей. Внизу холм огибала каменная ограда. На холме не было никакой растительности, за исключением пробивающегося кое-где чахлого кустарника да двух-трех невысоких деревьев. В стороне, на склоне холма, было устроено что-то вроде кладбища, тоже окруженного невысокой каменной стеной, — здесь хоронили тела некоторых казненных. Пещеры для погребения были выдолблены в податливой меловой породе. На вершине холма несколько солдат уже долбили лунки, чтобы установить в них вертикальные опоры крестов, или, может быть, они просто выковыривали остатки прежних. Присмотревшись, я увидел, что поверхность холма сплошь изрыта такими лунками, так как римляне проводили подобные узаконенные убийства довольно часто.