Так многие из его последователей, считавшие себя людьми благочестивыми, начали отдаляться от него. Те же, кто раньше были чужды его учения, сейчас вдруг возомнили его воплощением Вакха и стали просить его благословить урожай или излечить от бесплодия, что приводило его в ужас. С самого раннего утра, бывало, у ворот дома Кефаса уже собирались несколько десятков поклонников. Его проповеди едва можно было расслышать, стоя в огромной бурлящей толпе, собравшейся за пределами города. Среди всей этой суеты к нему продолжали приходить больные, надеющиеся на помощь, и их становилось все больше; шумящая разношерстная толпа разрасталась до огромных размеров. Люди начинали преследовать его, и иногда, завидев их, он ускользал, прихватив с собой кого-нибудь из нас, оставляя их довольствоваться пустыми ожиданиями.
— Если кто-то придет просто поведать им истину, они разочаруются, — с горечью признался Иешуа, — они хотят только чудес.
Он становился все более замкнутым. После обращения к нему больных, и даже часто именно после таких обращений, он выглядел совершенно обессиленным. Казалось, что исцеление уносит и его жизненные силы. Хоть внешне его помощь больным имела признание и была мощной поддержкой его проповедям, на деле исцеления только мешали его служению, и, понимая это, он терял к ним всякий интерес. Но и на этот раз последствия разрушали всякую логику, но отнюдь не репутацию Иешуа — чем реже он выступал как лекарь, тем настойчивее распространялись слухи о чудесных исцелениях. Люди горели желанием получить то, что когда-то было предложено свободно и в большом количестве, а теперь становилось редким явлением. Теперь у ворот дома собирались во множестве слепые, хромые, родственники приводили и приносили умирающих, преисполненных последней надеждой, а мы были вынуждены отказывать им.
Иешуа попал в замкнутый круг — он почти не появлялся перед народом, но чем меньше его видели, тем больше судачили о его необыкновенных возможностях. Если же Иешуа хотел обратиться к людям для того, чтобы просто поговорить с ними, они сильно расстраивались, подозревая, что Иешуа не хочет или не может творить чудеса из-за их маловерия или греховности.
Однажды произошло следующее. Один калека из Синабрия упросил свою родню переправить его через озеро в Капер Наум и принести к Иешуа. На что он только ни пошел, чтобы предстать перед взором Иешуа. Родные калеки подняли носилки на крышу дома Кефаса и затем осторожно спустили их во двор прямо под ноги проповеднику. Кефас, отругав настойчивых «гостей», хотел было выставить их вон, Иешуа, однако, тронула такая настойчивость. Как оказалось, человека привела к Иешуа не столько вера, сколько скептицизм и желание раз и навсегда развенчать славу Иешуа.
— Я понимаю твой скептицизм, — сказал Иешуа, — только Бог имеет такую власть, какую они ищут.
— Тогда почему вы не препятствуете им так говорить о вас?
— Что я могу поделать с тем, как говорят обо мне люди? — возразил Иешуа.
— Вы как та безобразная девица, — сказал калека, — которая никогда не выходила на улицу, чтобы не увидели ее уродство. Вскоре разнесся слух, что на самом деле она красавица, и перед ее дверью стали собираться толпы воздыхателей. Когда сестра упрекнула девицу в обмане, та, очень довольная разговорами о своей красоте, сказала, что не может ничего поделать — так говорят.
Иешуа совсем не рассердился на его слова и даже, наоборот, развеселился. В таком хорошем настроении его не видели уже несколько недель. В конце концов они со стариком-калекой после долгой беседы расстались совершенно по-дружески. Старик пообещал, что расскажет в Синабрии, как он, не найдя чудес, нашел гораздо более редкую вещь — настоящую мудрость.
Произошло то, что больше всего любил Иешуа, — беседа здравомыслящих людей, которые поверяли друг другу свои мысли, беседа, в которой ему удалось отстоять свое мнение. Он был даже не самородком-целителем. Он был, что называется, учитель по призванию, без всякой мистики, без сектанства. С самой ранней поры нашего с ним знакомства и в дальнейшем, по мере того, как я узнавал его, он открывался мне как личность, которая владеет простой, но в то же время глубокой истиной и хочет донести ее до людей. И, несомненно, именно такой Иешуа привлекал меня к себе и именно о таком Иешуа я теперь тосковал. Все могло бы сложиться совсем иначе: он мог бы вести спокойную жизнь в Назерете или в Капер Науме, пользуясь некоторым авторитетом среди немногочисленных своих последователей. Все могло бы быть именно так, но пошло совсем по-другому; люди нуждались в нем, и их надежды, связанные с ним, были огромны. И в самом Иешуа чувствовалось нечто особенное. Он представал перед людьми, жаждущими увидеть его, в каком-то ином свете: казалось, что появлялся совсем иной человек, я бы сказал даже — второй человек, существующий вместе с первым Иешуа. Еще я думал о том, что время выступало его врагом, а не союзником. И он, проповедующий мир и ищущий мира, никак не мог сам его обрести.