Как раз в это время пронесся слух, что заболела одна из его последовательниц, девушка по имени Рибка из Мигдаля. Она была бедна, что же до ее репутации, то последняя оставляла желать лучшего. Однако именно потому, что общество определило ее на самую низшую ступень иерархии, Рибка пользовалась особым расположением Иешуа и была очень приближена к нему. Иешуа очень часто и много ругали за Рибку даже те, кто принадлежал к его окружению, а вездесущие лазутчики Ирода не преминули воспользоваться поводом и опорочить его еще больше. Простые люди, по своему обыкновению, истолковали болезнь Рибки как «знак свыше», что придало заурядному случаю несвойственный ему глубокий смысл.
Дело же было так. О том, что Рибка заболела, мы узнали как-то утром, и тут же Иешуа и еще несколько человек отправились в деревню, где она жила. Деревня находилась не так далеко от Капер Наума, и мы пошли берегом озера. Придя в деревню, мы спросили, как нам найти девушку, нас отправили к навесу одного из домов, где обычно солят рыбу. Там мы и увидели ее. Рибка лежала прямо на разделочном столе среди разбросанной рыбьей требухи. Я заметил, как побледнел Иешуа.
— Почему ее не отнесли домой?
Подошедший отец Рибки, похоже, не разделял возмущения Иешуа.
— Пусть уж лучше работает да будет на глазах, — проворчал он.
Оказалось, что какое-то насекомое ужалило Рибку в ногу, когда она гуляла у озера. Сейчас укус превратился в гноящийся нарыв, и нога сильно опухла. Иешуа отнес Рибку в дом и положил на постель. Он старался, как мог — вскрыл нарыв и сделал ей кровопускание, наверное, для того, чтобы вывести яд из организма. Но все было напрасно, через час Рибка умерла. Иешуа разрыдался. Нам никак не удавалось увести его от тела, нужно было обрядить девушку, чтобы подготовить к погребению.
— Я ничего не сделал для нее, — сказал Иешуа.
Вернувшись в Капер Наум, Иешуа затворился в своей комнатке в глубине дома и не выходил оттуда в течение многих дней. Он ничего не ел, не мылся, не смывая со лба пыль, которой он посыпал себе голову еще у тела Рибки. Он скорбел по Рибке и был опечален собственным бессилием. Молва щедро приписывала ему столько чудес, а он не смог помочь самому близкому человеку. Когда ему сообщали, что возле ворот дома опять кто-то поджидает его, Иешуа, стараясь быть незамеченным, покидал дом через дальний выход, скрывшись на долгие часы.
С тех пор нас стало очень беспокоить его состояние и то, чем оно может закончиться. Он по-прежнему не принимал пищу, и с каждым днем его взгляд становился все менее осмысленным; мы опасались, что становимся свидетелями первых признаков неотвратимого безумия. Единственным человеком, привязанным к нему, единственным другом стал для него в те дни Андреас, не проявляя при этом ни чрезмерной наигранности чувств и эмоций, ни отталкивающей суровости. Он приносил Иешуа воду, ухаживал за ним, проявляя такую заботу, что слезы наворачивались на глаза. Андреас был тем, что связывало Иешуа с миром. Наивность и детскую привязанность Андреаса невозможно было оттолкнуть, остальные же не смели даже приблизиться к нему.
Что касается меня, то я опять открыл для себя неизвестного мне Иешуа. Я наблюдал глубину его горя, спрашивая себя в который раз, понимал ли я его когда-либо по-настоящему. Я был поражен теперешним его состоянием — таким подавленным он не был даже при нашей первой встрече в Эн Мелахе. Я догадывался, что причиной тому была не только смерть Рибки; и раньше случалось, что люди не получали от него ожидаемой помощи, несколько человек даже умерли, можно сказать, у него на руках. Но именно сейчас чувствовалось, что Иешуа растерян. Возможно, он задавался вопросом, что он несет людям, а возможно, тот второй Иешуа, человек для толпы, скрылся, оставив о себе лишь смутные воспоминания. Я думаю, что мы, близкие ему люди, должны были в те дни поддержать его и утешить. Но что касается меня, то я уже не был уверен, что смог бы когда-либо вернуть теплоту нашего прежнего общения.