Прошло довольно много времени, когда Иешуа вдруг собрал нас и сказал, что должен уйти. Он не смог ответить, сколько продлится наша разлука. Двенадцать его учеников были в полной растерянности от такой новости. Видно было, что женщины еле сдерживались, чтобы не завыть в голос. Мы не знали, в каком состоянии пребывал его рассудок, поэтому никто не рискнул подступиться к нему с уговорами остаться. Теперь мне кажется, что в душе он надеялся в такой момент получить от нас некий знак поддержки, но все хранили молчание, и Иешуа, не мешкая, покинул собрание, как и все последнее время, неудержимо стремясь к одиночеству.
Когда он ушел, я предложил следовать за ним. Мое предложение было встречено общим вздохом облегчения, все оценили правильность такого выхода и удивлялись, как это никто другой не смог догадаться предложить то же самое.
Решили, что с Иешуа пойдут три человека. Кефас собрался идти одним из первых и даже определил себя старшим в группе, но обстоятельства его складывались весьма сложно. Свекровь Кефаса была тяжело больна, и правы были те, кто убеждал его не покидать семью на неопределенный срок. Похожая ситуация была и у Якоба, и у многих других. Наконец определили, что пойдут трое: ко мне присоединились Иоанан и Симон Хананит, никто не высказался против моего участия, так как, вероятно, для возражений не сыскалось достаточно смелых и решительных людей.
Иешуа я нашел у озера. Он стоял на молу, вода из-за дождей поднялась очень высоко, и издалека можно было подумать, что он парит над волнами. Я рассказал ему о нашем решении, перечислив тех, кто смог пойти. Он казался удивленным и, может быть, даже разочарованным, хотя и не стал возражать.
— Теперь ты видишь, как последний становится первым.
Я знал эту его фразу, но теперь она относилась ко мне впрямую — я и Симон Хананит последними присоединились к двенадцати последователям.
Я ждал нашего будущего путешествия с неожиданным для самого себя нетерпением. Возможно, мне к тому времени до смерти надоел Капер Наум, в котором я все больше чувствовал себя как в тюрьме. Но была еще и потаенная причина моего волнения — впервые за долгое время мне предстояло опять войти в ближайший круг сторонников. В течение дней и даже месяцев мы только отдалялись друг от друга, и я, пережив тоску, радовался его возвращению.
Иешуа решил отправляться немедленно; он поднял нас на следующее утро еще до рассвета, и мы выступили в путь, не имея никакого понятия о том, куда именно направляемся. Иешуа лишь коротко обронил, что мы вроде будем двигаться к сирийским горам. Пройдя Иорданской долиной до озера Гуле, мы вышли к селению Телла и затем попали на земли Филиппа; в этом районе почти не было застав, и пересечь «границу», не привлекая внимания, было довольно-таки легко. Я никогда не бывал в этих краях и был поражен пышностью и плодородием долины. Земли, прилегающие к озеру, были поистине райскими садами в первые дни творения: деревья всевозможных видов, диковинная растительность, тростник, раза в три превышающий рост человека, животные, птицы — все радовало глаз и пребывало в изобилии.
Но пройдя немного по землям Филиппа, нам показалось, что мы попали в другой мир. Пейзаж изменился, местность становилась все более пересеченной, заросшей густым лесом. Деревни, встречавшиеся нам на пути, напоминали маленькие языческие крепости, неприступные, ощетинившиеся толстыми стенами, они демонстрировали абсолютную несовместимость с миром цивилизации. По обеим сторонам дороги то и дело то там то тут возникали святилища местных идолов, отовсюду на нас смотрели лица демонов: то ли их специально вырезали на камнях, то ли нас смущали причудливые очертания скал, то ли скалы имели некие тайные метки, скрывающие капища. Трудно было поверить, что мы вступили на древнейшие израильские земли, — так все переменилось. Совсем скоро выяснилось, как нам повезло, что Симон был с нами: владея местным наречием, он сумел расположить к нам местное население, обычно не жалующее евреев.
Мы расположились на ночлег в лесу неподалеку от Панеи, или Кесарии Филиппийской, как теперь назывался этот город. Симон настаивал, чтобы мы остановились в городе, где было бы безопаснее, но Иешуа, хранивший молчание все это время, наотрез отказался идти через заставу. Настало утро, и мы с Иоананом пошли раздобыть что-нибудь поесть. Случайно мы забрели к истоку Иордана и натолкнулись на пещеру с капищем Пана. Кроме того, прилегающая местность была усеяна храмами в честь Императора Августа, построенными по распоряжению Ирода Великого, одним словом, мы попали на языческое пиршество, которое нами воспринималось как святотатство. Правда, культ Пана восходил к подлинно народным верованиям, что можно было бы отнести к его сомнительным достоинствам. В тот ранний час у капища уже скопилось много приезжих; кое-кто из них, охваченный экстазом, корчился на земле. Вырубленные в скалах небольшие ниши были заполнены фигурками идолов. Повсюду оставлялись подношения в виде пищи, гирлянд, монет, золотых и серебряных слитков. Иоанан, никогда доселе не сталкивавшийся ни с чем подобным, был потрясен картинами истового поклонения языческим богам.