— Будете ли вы молиться в нем моему Богу вместе со мной? — спросил Иешуа.
— У меня десятки храмов, в которых я молюсь своим богам, но если ты хочешь, я могу приходить и молиться с тобой в твоем храме.
— А если я попрошу вас молиться только в моем?
Купец засмеялся.
— Эта цена слишком высока для меня.
Когда он ушел, Иешуа снова впал в дурное расположение духа.
— Они всего лишь язычники, — сказал Иоанан, стараясь утешить его, — они не стоят того, чтобы переживать о них.
Иешуа посмотрел на Иоанана внимательно.
— А Симон, разве он не был язычником? Вы считаете, что Господь печется только о своем народе, а до остальных ему и дела нет? Или вы думаете, что Господь — это божество, которое прячется от людей где-нибудь в пещере?
Мы слушали молча, пораженные тем, как глубоко был задет Иешуа. Лицо Иоанана покраснело от стыда. Похоже, Иешуа разозлился оттого, что сам испытывал нечто подобное. Он помог язычникам, поэтому в глубине души испытывал неловкость перед нами, но согласно своим убеждениям был не в состоянии найти доводы, которые убедили бы его самого, что он поступил неправильно.
Мы опасались, что из-за всего произошедшего Иешуа опять замкнется в себе. Но, видимо, он окончательно оправился от потрясений и вернулся к своему обычному состоянию. Он приветствовал приходящих к нему людей в своей обычной открытой манере, сдобренной тонким юмором, который был присущ ему всегда. И как-то неожиданно в один из дней он сказал, что пора возвращаться домой. Симон был безумно счастлив услышать такую новость, он, словно молоденький жеребенок, крутился возле нас, выделывая замысловатые коленца, причем мы не избежали при сем ни щипков, ни царапин. Что касается меня, я, конечно же, был рад вернуться к цивилизованной жизни, но в то же время жалел о той доверительности, которая сложилась между нами в последнее время. Жалел, что не будет больше наших совместных трапез у костра, простой еды, а главное, исчезнет необременительная атмосфера мужского товарищества.
Первую ночь на обратном пути мы провели в Кесарии Филиппийской. Мы решили воспользоваться предложением благодарного купца из Сидона и разместились в принадлежащем ему имении. Мы приняли ванну, а вечером отправились гулять по городу. Иешуа вспоминал детство, проведенное в Александрии, я впервые слышал от него об этом. Он рассказывал об удивительных вещах, которые видел в то время, например о знаменитом маяке на острове Фарос. Свет его доходил почти до самого Рима, и это не было преувеличением. Иоанан спросил, какой из городов Иешуа считает самым великим, Александрию или Иерусалим. Иешуа удивился такому сравнению. Он ответил, что Иерусалим, безусловно, великий город, но он принадлежит только одному народу, а Александрия — дом для многих. Иешуа никогда не был таким простым и доступным, как в тот вечер, — обычный человек среди обычных людей. Я представлял нас компанией новобранцев, впервые отправившихся в увольнение и предвкушающих веселую ночь где-нибудь в местной таверне или борделе.
К утру следующего дня мы подошли к границе, и Иешуа снова стал таким, каким мы привыкли его видеть. Он как будто бы перевоплотился, стал наставником, проповедником, учителем — словом, тем, кем он должен был быть для своих сторонников. Иешуа был теперь молчалив и рассеян. Мы остановились на берегу озера Гуле, чтобы освежиться и отдохнуть. Иешуа не стал заходить в воду вместе с нами, как делал это еще накануне, купаясь в подражание грекам. И само озеро казалось другим после нашего возвращения с горы. Оно не было уже райским уголком, носящим печать божественного творения, но казалось диким и заброшенным, пропитанным духом языческой мистики. Я вспомнил слова Иешуа о том, что наш Бог — это не божество, живущее в пещере или в гроте у воды, как представляют его себе греки. Но признаюсь, что мое представление о Боге было очень похоже на их. Бог восседал где-то там, в недостижимых высях, над небольшим клочком земли обетованной, Совершенно безучастный к тому, что происходит в остальном, не стоящем внимания языческом мире. Я обнаружил вдруг, какому несерьезному, мелкому божеству я поклонялся, в сравнении с Богом Иешуа. С Богом, в обителях которого всем находилось место: не только избранному народу, но и тем, кто в экстазе распевал языческие гимны на горе, купцу, повсюду строящему храмы в честь местных богов, и даже этому заброшенному озеру.