Прима и я, как правило, держались вместе, в то время как Вектор носился из одного уголка нашей звездной системы в другой, старательно исследуя и нанося на карту планеты с их спутниками. Прима терпеливо мастерил микросхемы для сборки Сигмы, что вскоре прискучило ему. Также он размышлял вслух, развивая свою теорию о том, чтó мы, Тринадцать Праймов, собой представляем и чем должны заниматься. Постепенно у него вырисовалась четкая картина цели, для которой, как он думал, создал нас Праймус. И это давало объяснение характеру и поступкам каждого из Праймов. Созданных первыми — в том числе себя — он считал прирожденными вершителями добрых дел. В тех, которые появились на свет несколько позже, смешалось добро и зло. И хотя добра в них все-таки больше, но им, как был уверен Прима, не хватает твердых убеждений. И поэтому они могут легко поддаваться разрушительному влиянию. Остальные же — за исключением Тринадцатого — непредсказуемы. И поэтому каждый из них представляет собой потенциальную опасность — в большей или меньшей степени.
Я часто спорил с ним, утверждая, что Праймус, на которого из всех нас были наиболее похожи Прима и Вектор, оказался не в состоянии победить Юникрона. И поэтому, собственно, Праймус ничем не превосходил его. Но Прима считал Мегатронуса и Максимо, которые изредка и нерегулярно навещали другие группы, воплощением недоброжелательности, эгоизма и зла (хотя он никогда не произносил этого слова). Если Вектор, занимаясь исследованиями, слышал наш разговор, он обычно вставал на сторону Примы. А я, хоть и старался доказать им обратное, но чувствовал, что оба они не воспринимают всерьез моего мнения. Это чрезвычайно возмущало меня, и я постепенно перестал участвовать в спорах — просто сидел рядом с обиженным видом. Но из нашей группы так и не решился уйти, полагая, что другие вряд ли примут меня с распростертыми объятиями.
Мегатронус и Максимо (иногда их поддерживал Квинтус, Амальгамоус или Тринадцатый) были двойным ядром противостоящей нам группы. Они осуждали авторитаризм и все идеи, за которые пытался бороться Прима, и выступали против его стремления к лидерству, когда все мы собирались вместе; собрания эти приносили нам чувство удовлетворения, хоть мы и никогда не приходили к единому мнению. Максимо и Мегатронус отстаивали идею свободы, напоминающей анархию. Сначала это было естественным проявлением их характеров, но со временем переросло в бунтарство против Примы и Вектора, которые неоднократно пытались установить среди нас иерархию и систему управления.
* * *
И вот наступил день, когда произошло неизбежное: Максимо обнаружил схемы, на которых Прима изобразил их с Мегатронусом как воплощение хаоса, и рассказал ему об этой находке, когда они работали вместе. Мегатронус, отшвырнув инструменты, помчался искать Приму. Гнев, который всегда легко загорался в нем, уже пылал, подобно огню в плавильной печи. Он ворвался в помещение, где мы обычно собирались для обсуждения подробностей нашей работы, и сорвал дверь с петель. Высокочувствительные приборы свалились с двух из стоящих в комнате незакрепленных скамеек. Цикл спустя Прима уже стоял на ногах.
— Что это значит? — устремил он рассерженный взгляд на Мегатронуса.
— Я тебе тот же вопрос хочу задать, — прорычал тот и, промчавшись мимо скамеек, вплотную приблизился к Приме. — Воплощение хаоса и зла. Вот таким ты меня видишь, да? Так пусть будет по-твоему!
За этими словами последовал точный удар в челюсть, от которого Прима был сбит с ног и пролетел расстояние до Вектора. Оба повалились прямо на хрупкое картографическое оборудование и разнесли его вдребезги.
— Вы уж извините — во мне, кажется, хаос просыпается, — сказал Мегатронус, пока они поднимались на ноги. — Ну, может, еще и зло в придачу. Что поделаешь: раз я был создан чуть ли не последним из всех нас — значит, не могу быть таким добряком, как вы, правда же?
Обуреваемый нетерпением, он сделал выпад, как только Прима поднялся на ноги. Но тот блокировал удар и перекинул Мегатронуса через бедро. Опрокинулся еще один стол; все, что лежало на нем, очутилось на полу.