Поднявшись по ступенькам, я первым делом увидел свои вещи, сложенные на полу. На меня дохнуло сухостью жары и прокаленного зноем дерева. Послышались голоса, в том числе и голос Вилли, крикнувший из комнаты, где, очевидно, шла раздача почты: "Есть!", я же вошел в дверь с надписью "Полевая почта No ...". Номер этот я потом часто видел на открытках, которые забирал для Вашего брата и отвозил ему в Ларнтон. Полагаю, Вы этот номер тоже уже не забудете.
Исполнив на пороге церемонию отдания чести, я тотчас же услышал голос с жестким саксонским выговором. Там, откуда он доносился, я узрел старшего лейтенанта, жгучего брюнета с пышной пижонской прической, и первым делом подумал, что красная ленточка Железного креста замечательно подходит к его смоляным, будто нафабренным волосам. Ему было около сорока, он тоже носил усы, разумеется, черные, и при виде этих усов я невольно снова отметил, как замечательно гармонирует их черный цвет с серебряным эсэсовским значком.
- Ага! - произнес этот человек, едва он меня увидел.
Сказано это было отнюдь не с насмешкой, а скорее тоном педагогической укоризны, и действительно уже через полчаса я знал, что на гражданке этот красавчик подвизался школьным учителем. За его спиной я узрел вполне нормальное лицо ротного фельдфебеля, еще молодого парня, и каменную мину писаря, которая сразу показалась мне очень симпатичной.
- Ага! - произнес, значит, этот человек. - Так вот кто у нас такой неженка, что не в силах протащить свои манатки какой-то лишний километр, не так ли?
При последних словах глаза его расширились, почти карикатурно сверкнули, он смотрел на меня с вызовом.
- Господин старший лейтенант, - ответил я, приняв в соответствии с уставом стойку "смирно", - мне показалось бессмысленным отпускать товарища порожняком на велосипеде, а самому плестись с багажом, который я и так уже от самого Крютеля на себе волок.
- От самого Крютеля! - повторил он с издевкой. Фельдфебель рассмеялся.
- Ничего смешного, Фишер! - рявкнул на него старший лейтенант. - Эти интеллигенты вонючие, сколько ими ни командуй, всё умников из себя корчат. После чего он повернулся ко мне: - Так вы, значит, господин старший ефрейтор, думать изволите, изволите размышлять, если я вас правильно понял, не так ли?
В Париже я настолько привык к почти цивильной манере общения, что чуть было с поклоном не ответил: "Безусловно". Но вовремя опомнился и строго по уставу отчеканил:
- Так точно!
- Вот как! А кое-чему наоборот, то есть умению отключать ваши умственные способности, вас никогда не учили?
- Никак нет! - гаркнул я. - На предыдущем месте службы от меня хотя бы изредка требовалось умение думать.
- Вот как, - заметил он озадаченно и на миг напомнил мне боксера, нарвавшегося на точный встречный удар. Но тут он вдруг просто заорал. - Вы мне здесь это бросьте, ясно? Я вас тут мигом думать отучу, слышите? Тут вся ваша интеллигентность даром не нужна, понятно?
- Так точно, - отозвался я.
- И еще зарубите себе на носу: солдат ни при каких обстоятельствах не бросает свою амуницию. - Он отвел от меня свой горящий опереточный взор, обратив его на фельдфебеля, и коротко спросил: - Ну, куда мы его засунем?
Фельдфебель извлек из ящика стола список, а старший лейтенант тем временем снова вперил в меня свое партийное око (позже я узнал, что на родине у себя он и вправду руководил партийной ячейкой). Он спросил у меня:
- Какое у вас образование? Я имею в виду, разумеется, сугубо военное.
- Пулеметчик, господин старший лейтенант, - выпалил я. - И еще телефонист.
- Еще чего! - сказал он с тихой яростью. - Телефонистов у нас хоть пруд пруди. А вот пулеметчиков всегда не хватает.
- За пополнением у нас Ларнтон на очереди, - сообщил старший фельдфебель.
- Ладно. Вот и пошлем его к господину Шеллингу. Что там у нас еще? Наряды на завтра расписаны, боеприпасы для боевых стрельб на укрепления надо доставить, ясно?
- Так точно, - ответил ротный фельдфебель.
Я распахнул дверь и принял стойку "смирно", пропуская мимо себя господина учителя. Он больше даже взглядом меня не удостоил.
- Дружище! - вскричал ротный, едва шаги командира стихли за дверью. - Да я чуть обнимать тебя не кинулся, когда по говору рейнландца услышал, землячок!
Он протянул мне руку, а я глядел ему в глаза и радовался. Тогда он кивнул на писаря, который с улыбкой наблюдал за нами.
- Это Шмидт, - пояснил он. - Шмидт хотя бы берлинец. У нас еще только несколько берлинцев, остальное всё шушера.
Я вручил писарю пакет с моими бумагами, который в Париже в нашей либеральной части собственноручно заклеил и запечатал сургучом. Покуда писарь его открывал, читал и раскладывал бумаги, фельдфебель жадно допытывал меня, когда я в последний раз был в отпуске и не проезжал ли, часом, через его родной Кёльн.
Вскоре после этого он ушел поесть, я же, оставшись с симпатичным писарем наедине, расспросил его о настроениях в роте и о службе, обменялся с ним парой скептических соображений о войне вообще и о нашем командире в частности, после чего уже четверть часа спустя тем же путем двинулся обратно. Я снова заглянул к Кадетте, снова выпил у нее пива и угостил ее сигаретой.
И только потом двинулся к аллее, которая так меня манила. Я все еще так и не видел моря, из окон канцелярии оно было загорожено лесом, к тому же там мне было не до того - сильно отвлекал светло-серый мундир старшего лейтенанта.