Шампольон предпринимал многочисленные путешествия для того, чтобы скопировать папирусы, как только он узнавал об их существовании. С 1824 по 1826 г.
118
он путешествовал по Италии и по предложению кардинала Анджело Маи привел в порядок в Ватикане быстро растущую египетскую коллекцию. Он посетил также Флоренцию и другие города. В неаполитанской officina dei papiri большую боль причинило ему состояние рукописей из Геркуланума. Он был убежден, что ученые, которым были доверены обуглившиеся свитки, были излишне небрежны, потому что считали, как и Жомар, что эти документы прочесть невозможно. «В противоположность этому я утверждаю, — писал он, — что при достаточной настойчивости мы вскоре из этих тысячи семисот манускриптов смогли бы извлечь значительное число литературных сокровищ...»[18]. Но он берег свою энергию для египетских папирусов. Наиболее результативные его исследования были проведены в Турине, столице Сардинского королевства, которое незадолго до этого приобрело партию египетских «трофеев» Дроветти, ранее отвергнутую представителями властей в Париже.
Созерцание таких богатств, по признанию самого Шампольона, привело его в состояние транса. Его понимание египетского языка росло не по дням, а по часам. На каждом шагу папирусы раскрывали ему неизвестные аспекты истории и культуры Египта. Одно из его наиболее замечательных открытий касалось так называемого «погребального ритуала», или «Книги мертвых» (как впоследствии назовет ее немецкий египтолог Рихард Лепсиус), которая не была столь подчинена стандарту, как было принято думать, но существовала в различных версиях разной длины и содержания.
Многие дни он провел, переписывая эти прекрасно сохранившиеся сокровища, а затем, к своему удивлению, услышал, что на чердаке Туринской академии хранится
119
Таблица, характеризующая эволюцию некоторых египетских иероглифов и их скорописных эквивалентов (по Г. Мёллеру, 1919)
еще больше египетских рукописей, однако из-за их состояния они были «ни на что не годны». Только в результате проявленной настойчивости Шампольону было позволено взглянуть на них. «Войдя в эту комнату, которую я впредь буду называть колумбарием истории, я был ошеломлен. Передо мной был стол длиной метра в три, покрытый во всю ширину слоем фрагментов папирусов толщиной по крайней мере сантиметров в пятнадцать... Я не могу описать все, что чувствовал, когда исследовал эти останки мировой истории. Даже самое уравновешенное воображение было бы возбуждено, ибо кто может сдержать свои чувства, прикасаясь к древнему праху столетий? Я впал в транс. Никакой отрывок из Аристотеля или Платона не является столь красноречивым,
120
как эти папирусные холмы!.. Я мог смаковать даты, о которых история утратила всякие воспоминания, и имена богов, которым не воздвигали алтарей уже более пятнадцати веков...» Примерно в таком духе было выдержано все его письмо к брату Фижаку.
Но не все эти пыльные фрагменты освещали серьезные исторические вопросы. Они также показали, по словам ученого, «что от великого до смешного всего один шаг... Рядом с правительственным указом Рамсеса Великого или другого выдающегося руководителя... я видел фрагменты египетских карикатур, изображение кошки, держащей в лапе пастушеский посох, как будто она охраняла уток, или обезьяны, играющей на флейте... Вот погребальный текст, на обороте которого запечатлелась печать мирских забот в виде акта о торговой сделке; там остатки рисунков, чудовищная безнравственность которых несколько поколебала мое представление о безмятежности и мудрости Египта».
После шока, вызванного тем, что египтяне оказались столь же склонными к порнографии или, по крайней мере, к безудержной чувственности, как и более поздние жители Помпеи и Геркуланума, Шампольон быстро пришел в себя. Скорее всего, убеждал он себя, в те отдаленные дни щепетильное египетское правительство конфисковало эти «грязные картинки».