— Негодный мальчишка! Кто тебе сказал, что я его есть буду? Я тех, кто в мою прорву попадает, топлю не для еды, а ради удовольствия. Трясина, она жадная, ей, сколько народа ни топи, всё мало будет, особенно, когда разные существа тонут. Есть такое умное слово, его во всей ухоже никто, кроме меня не знает. Слово это — коллекция! Я прохожих для коллекции топлю. Прежде у меня Хват-Бошки не было, а теперь — есть. Мальчишки-неслуха в коллекции нет, а как ты потонешь, то будет. Так что, нечего на кочке сидеть — полезай в трясину. Туда ты по моховому ковру пробрался, но теперь Хват-Бошка всё размолотил и тебе выхода не оставил. У меня так: вход — семишник, выход — пятак. Хоть ты и лёгкий, но кочка под тобой проседает, и долго на ней не усидишь. О, гляди, вот и твои приятели идут мне на поживу! Право слово, удачный нынче день!
— Стойте! — закричал Стёпка. — Здесь болото, в нём Хват-Бошка потонул, и вы потонете!
— А ты как? — спросил Илья.
— Мне бы палку подлинней вырезать.
— У нас ножей больше нет.
— Держите!
Стёпка свой нож достал, кинул, что есть силы прямо в ствол тонкой берёзки.
Нил со страху заревел:
— Нельзя ножами в деревья кидать!
— Из баловства — нельзя, — строго сказал Илья, — а для дела — надо! Ну-ка, Петька, Миколай, в очередь берёзу у самого корня срезать. А мне другое дело есть.
Подошёл к засохшей осине, раскачал и опрокинул наземь. Треску на всю ухожу было.
Нил с перепугу закричал:
— Нельзя так-то деревья валить! По башке получишь!
— По глупому — нельзя, а для дела — надо! — подтащил Илья обломок и бросил в болото. Потом ещё брёвнышко добыл, и ещё… По краю болота много сухостоя.
Трясинник по воде забегал, ровно клоп-водомерка.
— Эй, вы, — кричит, — кто вам позволил мою болотину гатить?
— Мы не со зла, — отвечает Илья. — Нужда заставила.
К тому времени младшие берёзку срезали. Илья прополз по наваленным деревам, берёзку вершиной к кочке протянул и Стёпку из болота вытащил.
Трясинник от огорчения руко-ногами голово-пузо обхватил, став похожим на большущий клубок грубой дратвы, да и канул на дно, разбирать свою коллекцию, в которой так и не появилось ни единого мальчишечки.
Нетопимые мальчишки отошли подальше от опасного места.
— Костерок бы загнетить, — предложил Илья, безуспешно пытаясь отжать вымокшую подёвку. — Вона мы скока дров наломали. А у меня и кремешок есть, и кресало. Обсушились бы…
— Не надо в лесу без крайней нужды огня жечь, — возразил Стёпа. — Это в ночном хорошо, на речном берегу. А тут ещё пустим пал, так беды не оберёмся, похуже любого трясинника.
— Правильно говоришь, — согласился Илюха. — И без костра обсохнем. Летом погода, что мать родна: дождиком помочит, солнышком посушит. Давайте к дому поближе двигать, а высохнем дорогой. Вот и тропка видна, только какая-то неосновательная. Но это не беда. Сейчас петухи в селе откликнутся, увидим с какой стороны, и пойдём.
Илюшка набрал полную грудь воздуха и закричал петухом. Отзыва не было. Закукарекал второй раз, и третий. Незнамо на какой кукарек откликнулось, да так близко, словно из-за ближайшего куста.
Мальчишки шагнули было туда, но увидали, что даже сомнительная тропка исчезла, осталась только плешка убитой земли, из которой торчало красное петушиное перо. И вновь оглушительное «ку-ка-ре-ку!» потрясло буреломье.
Прежде такого никто не видал, но слыхали про подобное диво все. Бабушки, сами не встречавшие Дикого Кура, любят вечерами баять о нём шаловливым внучатам. Тем и в радость на тёплой печке бояться. Но тут не бабушкина печка, а ухожа заповедная, где всё куда как всерьёз.
— Батюшка Кур, — попросил Стёпка, и все остальные поклонились вслед за младшим, — ты уж нас отпусти, сделай милость.
— Куда-х-тах отпустить? — раскудахтался Дикий Кур. — А кто в лесу кукарекал, меня звал? Теперь не взыщите, заведу вас на самую дальнюю кулигу, там вы рассыплетесь сорным пшеном, а я клевать буду.
— Эх, а мы-то с дедом, когда в ухожу отправлялись, для тебя завсегда горстку пшена брали, чистого, не сорного. У меня и сейчас пшено с собой было, да в мокром болоте пропало.
— Это какой же дед, Степан, что ли?
— Точно. Деда Степаном зовут, и отца Степаном, и я сам — Стёпка.
— Да уж, вижу, что Стёпка — глуп, как пробка. Что же ты побрательников своих не остановил, позволил в лесу куролесить? Кто куролесит, тот ко мне, лесному Куру и попадает.
Стёпка только вздохнул да поник повинной головой: они, мол, большие, а я — малый; яйца курицу не учат. Но вслух слова не сказал — нечего на других вину перекладывать.