— Колодезная вода слишком жёсткая. Тут нужна водица мягкая, речная.
Речка была далеко, берега круты. Мягкой водицы девочка принесла, но пересохшая земля воду выпила сразу, опять стала сухой, и старичок говорит:
— Неси ещё!
Так и таскала девочка воду целый день. А ведро тяжёлое, а руки не слишком сильные, да и всё время есть хочется. Старичок же спрашивает об одном:
— Желание твоё не пропало?
— Не пропало, не пропало… — едва девочка шепчет и воду всё таскает.
И вот когда вытаскала чуть ли не половину речки, земля с зёрнышком напились вдосталь. А тут и день кончился.
— Отдыхай! — разрешил старичок.
Приткнулась девочка ничком у шалашика: ночевать домой ноги не несли.
Наутро, едва зажглось солнышко, старичок командует:
— Подымайся!
Поднялась девочка, опять было взялась за ведро, да глянула на вчерашнюю политую бороздку и — опешила! Стоит там дерево — не дерево, стебель — не стебель, но качаются на нём два огромных зерна. Одно — янтарное, другое — золотое. А старичок улыбается:
— Это чудо ещё не всё! И работа не вся. Бери зёрна, пойдём искать жернова-меленку!
Жернова были у девочки дома в чулане; там, не успели прийти, старичок распоряжается:
— Золотое зерно спрячь, бросай в жернова янтарное. Да крути, старайся!
И вот девочка старается, жернова на всю избу гремят. Родители выглянули на шум:
— Что опять такое? Молоть у нас нечего, а ты крутишь жернова!
Старичок за девочку спрятался, шепчет:
— Молчи, не объясняй!
И девочка промолчала, родители вернулись в избу.
А девочка жернова всё крутит, а верхний круг, железом кованный, весом в пуд. А янтарное зерно катается, как камень, и муки от него ни пылинки. У девочки спина разламывается, старичок же всё спрашивает своё:
— Не исчезло желание? Не исчезло?
— Не-ет… — говорит девочка, а сама чуть не плачет. За вчерашний день да за сегодняшний она очень устала.
Но тут в жерновах лопнуло твёрдое зерно, посыпалась в подставленное лукошко мягкая мука. Да столько её посыпалось, что и другие все лукошки в чулане наполнились доверху.
Захлопала девочка в ладоши:
— К папе, к маме побегу! Пускай обрадуются, пускай мама скорее на всю деревню хлеба напечёт!
А старичок:
— Хлеб на всю деревню должна испечь ты сама.
— Не умею! — говорит девочка.
— Постараешься — научишься.
Опять настало утро. Поднялась девочка — и давай протапливать давно не топленную печку, давай — умела не умела! — заводить тесто. Мать с отцом тоже проснулись и — ахнули! Пылает в избе печка, пахнет свежим тестом, с большою квашнёй возится их дочка. Возится, а сама с ног до головы вся в этом тесте да в муке. Мать обрадовалась и растерялась: «Откуда всё это?» Но не спрашивает теперь ничего, лишь, видя, какая девочка неумелая, хочет ей помогать. А девочка отмахивается:
— Помогать, мамушка, ты можешь мне только советом.
Старичок шепчет: «Правильно! Только советом…»
Сама девочка по мамушкиной подсказке поставила тесто подниматься, сама потом его разделала, посадила на противни да в печку. А как противни вытащила, так руками всплеснула. Хлебы в печке не испеклись, лишь закисли. Мать — охает, девочка — в слёзы. Забыли они второпях закрыть печную трубу вьюшкой, и жар из печки улетел раньше времени.
А старичок посмеивается:
— Это — учёба… Заводи тесто снова да ладом!
Начала девочка всю работу снова да ладом. И когда из вновь истопленной печки потянуло поджаристым да запашистым, сбежалась вся деревня. Шумит народ у крыльца, спрашивает:
— Что это у вас? Неужто хлеб?
А девочка с матерью выносят караваи:
— Хлеб! Угощайтесь, поправляйтесь!
Девочка добавляет:
— Это от полевичка, в которого вы не поверили.
— Теперь верим! — говорят соседи. — Теперь бы нам его увидеть, мы бы извинились.
— А вот он! — улыбается девочка.
Оглянулась — нет полевичка. «Ах! Он, должно быть, спрятался в избе». Побежала в избу — нет старичка. Обшарила сени — нет старичка. Заглянула в чулан — вот он, старичок, примостился за жерновами рядом с тем, вторым, золотым зерном.
— Покажись людям! — просит девочка.
— Теперь незачем.
— Но они же в тебя поверили!
— Верить в меня не обязательно. Я — был, да и пропал! Верить им надо в себя. Верить и дело делать, если даже и трудно. Ведь тебе трудно было?
— Ох, — говорит девочка, — было!