Спустились в глухой овраг, пробились сквозь сухостой малинника и крапивы к реке. Кольнуло в груди у Егорыча. Вздохнул глубоко, левую руку приподнял — кажись, полегчало. Увидел на снегу почерневшее пятно в горошинках застывшей крови, опознал то место, где с лосихой встретился, испытующе к Сергуне повернулся. А он задрал головенку, зыркает по деревьям, будто белку высматривает.
— Я тебе, сынок, тута шалаш сработаю. Посидишь. Не струсишь?
— А ты куда?
— Поогляжусь маленько, капканы проверю.
Сергуня согласился, обрадовался даже. Нарубил Егорыч еловых веток, подбросил на снег: «Садись. Я мигом». Приободрил мальчонку, а сам — к запятнанному месту. Раскидал кряжи, выворотил закоченевший перед лосихи и, распластав на мелкие ковриги, стал складывать мясо в мешок. А сам дрожал — зуб на зуб не попадал, воровато оглядывался. Но не заметил, не почувствовал, как подобрался Сергуня.
— Что такое? — Мальчонка присел над освежеванной головой лосихи. — Это ты убил? Ты убил?!
— Тише!.. — Егорыч распрямился. Поперхнулся, не зная, что сказать.
— Ты лося убил… Тебя посадят в тюрьму! — отчаянно закричал Сергуня и тут же захлопнул рот руками, сжался и заплакал.
Егорыч рухнул на колени, сграбастал мальчонку, прижал к себе… Долго утешал всхлипывавшего сына. Домой нес на руках его, махонького, вконец ослабевшего, и все утешал: «Знаю, Сергуня, что нельзя. Знаю — нельзя…»
…Егорыч обошел всю деревню от первого дома до последнего. Рассказал бабам, как дело было. От имени колхоза просили в районе разрешение на отстрел лося, которого уже не было в лесу. А потом всем миром деньги выплачивали.
Егорыч сдавил в нервной руке погасшую трубку. Сгорбился, локтями уткнувшись в колени, сжал виски. А в темноте опять поплыло давнее, незабытое: волки терзают лосиху-мать, а в снегу мечется с перехваченным горлом теленок; огромный лосиный глаз смотрит прямо в душу, молит о помощи, и страх в том глазу, и отчаянье.
Далекий тяжелый взрыв раскатился по лесу за рекой, словно дальнобойная ухнула.
И тут вроде вздох лосиный послышался. Прильнул Егорыч к окну, вгляделся в заречные заросли — никого.
Вышел из избы и побрел по лесу, в котором больше двадцати лет хозяйничает, от коварного зверя, от недоброго человека охраняет. Пошел растерянно, без цели и направления, но невидимая тропка привела его к кладбищу. Посидел возле Лизаветиной могилы. Опять подумал о том, что недавно скончалась Лизавета, а все кажется, что живет он без нее давным-давно.
Потом зашагал к реке. На деревья, на землю опускался туманный вечер. Егорыч прислушивался к каждому шороху. Все надеялся — опомнится, спохватится где-то вдали лосинка и прибежит к нему, чтобы успокоить, порадовать, а то и насовсем…
Он сидел в темноте на берегу возле остановившейся реки, смотрел на притихший лес и ждал.
Зеленый дом
Туманная ночь. Издали доносится протяжный шум леса.
Она сидит рядом и тоже слушает этот шум. Хоть бы слово какое сказала или спросила о чем-нибудь. Глаза у нее потемнели. Он знает, что глаза у нее голубые, словно озера в солнечный полдень.
— Здорово застряли?
— Ерунда. Подкопаю — и поедем. — Он выпрыгнул из кабины и хлопнул дверцей. Достал лопату, нащупывал ногами скользкую землю, полез к задним колесам, чтобы раскопать колею. Шарит в грязи руками: камень? Нет — пень. Придется попотеть.
— Чего там? Скоро? — спрашивает она.
— Пень… Ага, поддался! Сейчас поедем.
Он выворачивает разлапистый пнище, копает жидкую, прошитую корнями землю. А потом бросает в кузов лопату и долго моет сапоги.
— Можно ехать. Если еще застрянем, понесу вас на руках до поселка.
— Чего придумаешь?
Фары длинными щупальцами шарят по блестящей развороченной дороге. Лешка достает папиросу.
— А можно не курить? — спрашивает она. Длинные белые волосы ее бегут игриво по плечам. — И пить шоферу не положено…
— Да я малость всего и пригубил, чтобы спать не очень хотелось. — Поглядел на пассажирку внимательно и почему-то смутился.
Глаза у нее темные-темные, а на станции были голубыми…
Колеса простучали по деревянному мостику. Значит, впереди еще овраг с крутыми берегами.
— Вы бы сошли на минутку, — предложил, — через овраг проскочить надо.
Остановился. Открыл дверцу, дотянувшись До ручки, придержал, чтоб обратно не откинулась. Неуверенно, как в колодец, она спустилась с подножки. Недоверчиво спросила: