— А я-то откуда знаю? Вчера позвонили на вахту, а мне тётя Аня передала.
— Опять что-нибудь натворил?
Это прозвучало, скорее, как утверждение, а не вопрос.
— Ничего я не натворил. Сказал же тебе русским языком — не знаю.
Мишаня перестал похрапывать и что-то недовольно пробормотал. Затем повернулся на другой бок и снова засопел.
Мишаня был единственным человеком, который мог проспать, несмотря на вопли «небесного грома». А поскольку чаще всего он ставил будильник на своей тумбочке, нам с Севкой приходилось вылезать из постелей, чтобы выключить будильник.
Сначала мы исправно подскакивали каждое утро. Но потом обленились и прятали головы под одеяла до тех пор, пока соседи не начинали стучать в стенку.
Сделав несколько дыхательных упражнений, я натянул штаны, достал из-под кровати чемодан. Вытащил из чемодана электрический чайник и выглянул в коридор.
Электрические чайники были строжайше запрещены в общежитии по причине старой проводки и возможного пожара. Именно поэтому в каждой комнате такой чайник был, но владельцы его тщательно прятали.
Комендант иногда устраивал внезапные рейды по комнатам. И если находил чайник — немедленно конфисковал его, не обращая внимания на просьбы, мольбы и обещания.
Когда мы только заселились, завтракать приходилось всухомятку. Невелика беда для студента, но горячего чайку всё же хотелось. Севка предлагал сделать кипятильник из двух бритвенных лезвий и куска провода. Но Мишаня, как самый ответственный из нас настоял на покупке чайника.
— От твоего кипятильника точно пожар случится, — сказал он Севке.
Выглянув в коридор я не обнаружил там коменданта. Да и вообще никого не обнаружил. Студентов в общежитии почти не было — все разъехались на лето. А те, что остались, не спешили вставать в такую рань.
Поэтому я благополучно добрался до туалета. Справил неотложные дела, почистил зубы, а заодно набрал в чайник воды и вернулся в комнату.
Севка в трусах и майке сидел за столом, подобрав под себя тощие ноги.
— Тебе-то чего не спится? — спросил я, включая чайник в розетку.
— Надо поговорить, — ответил Севка.
— Ну, давай, говори, — добродушно согласился я, насыпая ложку заварки в кружку. — Чай будешь?
— Буду, — кивнул Севка. Я взял с его тумбочки кружку и сыпанул заварки туда.
Чайник на подоконнике тихонько зашумел.
— Саня, — спросил Севка. — Ты что дальше думаешь насчёт практики?
— Не знаю, — сказал я. — В понедельник будет распределение, там посмотрим. А что?
— Мы с Олей собираемся поехать в Ростов, — сказал Севка.
— Я слышал, — кивнул я.
— То есть, Оля собирается. Но я хочу поехать с ней.
— Понятное дело.
Севка замолчал. Потом набрал побольше воздуха в грудь и выдал:
— Я прошу тебя с нами не ездить!
И, насупившись, уставился на меня.
Честно говоря, меня так и подмывало выдать какую-нибудь шутку. Но я вспомнил, как сам вчера смотрел на парня из бежевой «Волги», и шутить не стал. Из-за таких вот глупых шуток порой и теряют друзей. Поэтому я сел напротив Севки и мягко сказал:
— Договорились, дружище. Оля — очень хорошая девушка, и я надеюсь, что у вас с ней всё получится.
— Спасибо, — буркнул Севка.
Он по-прежнему хмурился, но по глазам было видно, что парень оттаял.
Я выдернул из розетки закипевший чайник и разлил кипяток по кружкам. Чайник поставил обратно на подоконник — остывать.
— Уберёшь его потом? — попросил я Севку. — А то найдут — останемся без чайника. — Как думаешь — выбьет Валентин Иванович экспедицию в Приморск? — спросил меня Севка.
— Думаю, да — ответил я.
Этот вопрос интересовал и меня. Если военные разрешат копать священную рощу — передо мной откроются очень большие перспективы. Главное, не профукать их, и уж я не профукаю.
Но если экспедицию запретят — придётся искать какой-нибудь другой способ продвинуться в науке. Кое-какие темы у меня на примете были. Некоторые из них выглядели даже привлекательней, чем священная роща пруссов. Например, финно-угорские могильники в Карелии. Но два открытия подряд, совершённые одним и тем же студентом, будут выглядеть подозрительно. Это я понимал совершенно точно.
Допив чай, я снова сходил в туалет и сполоснул кружку. Надел рубаху. Задумчиво повертел в руках шляпу, но оставил её лежать на кровати. В экспедиции она выглядела уместной. Но расхаживать в такой шляпе по улицам Ленинграда мог себе позволить только Михаил Боярский, да и то через несколько лет — когда прославится на всю страну в роли Д’Артаньяна.
Амулет я ещё вчера спрятал в надёжном месте. В углу комнаты возле окна, там, где стояла тумбочка Мишани, отошёл от стены высокий деревянный плинтус. Если его отодвинуть — внизу стены открывалась приличных размеров щель. В эту щель я засунул медальон, а плинтус придвинул вплотную к стене и для надёжности прижал тумбочкой.