— Готово.
— Хорошо. У тебя меньше двадцати секунд. Сожмись насколько возможно и, будь добр, прикрой мне уши.
Рауд прижимает к его ушам дрожащие руки, слышен отсчет таймера — и каждый щелчок волной проходит по броне Тиэля. Когда остается три секунды, он закрывает глаза.
Жар, давление, треск расколотого камня, вонь обожженного металла и вкус крови во рту — все обрушивается на него сразу водоворотом мучительных ощущений. Тиэль выдержал взрыв, хотя руки и ноги его занемели, а броня, похоже, повреждена.
Наверху воздух чище, и ему удается повернуться, пусть и преодолевая сильную боль. Со спины сыплются камни и грязь.
— Живы? — шепчет он солдату. На зубах у него кровь — он чувствует ее вкус.
Рауд отзывается — до странности неуверенно:
— Да.
— Тогда помоги мне встать. Слышно, как культисты разгребают обломки — они хотят добраться до нас.
В одиночку и без апотекария Тиэлю трудно оценить, насколько серьезно он пострадал. Судя по ощущениям — внутреннее кровотечение, несколько переломов грудной клетки и, возможно, левого плеча. Он снова в шлеме, и на дисплее видно, что пластины и швы доспеха повреждены, равно как и система энергоснабжения.
Тиэль с трудом выпрямляется, стряхивая куски разорванной гранатой скалы. Он смотрит сквозь облако земли и пыли, выискивая врагов.
— Четыре контакта, тридцать три метра.
Он достает пистолет — в магазине еще хватит патронов на три залпа.
Единственный выстрел раздается в тишине, полумрак озаряет вспышка. От троих культистов остались лишь клочья металла, четвертый умирает более благообразно — от точного выстрела, который Рауд сделал из лазерной винтовки.
Тиэль кивает.
— А ты и в самом деле довольно меткий стрелок.
Рауд все еще вытирает с лица пот и грязь — он снял маску, чтобы более ловко целиться.
— Я сражаюсь за Ультрамар, сержант, даже здесь, под землей. Ну, и возмездие подстегивает… помогает сосредоточиться.
— Так и есть. А чем ты занимался до призыва?
Рауд колеблется.
— Я… я был преступником, сэр. Меня рекрутировали в порядке наказания.
Тиэль присвистывает и улыбается.
— И каков риск?
Наверху в темноте раздается громкий треск. Пуля рикошетом отлетает от стены, разбрасывая обломки. Еще одна отскакивает от наплечника Тиэля, оставляя в керамите неглубокую вмятину. Позади, за завалами, готовят к выстрелу оружие посерьезнее. Орудийная бригада возится с магазином и налаживает прицел.
У Тиэля нет ни малейшего желания продолжать испытывать свой доспех на прочность.
— Надо уходить.
Не дожидаясь просьбы, Рауд поддерживает Тиэля слева, там, где ему сильнее досталось, и они вместе пробираются по туннелю и сворачивают за угол как раз тогда, когда срабатывает автопушка.
Рауд пригибается. Тиэль заправляет свежую ленту в свой болт-пистолет.
Закрыв руками уши, Рауд кричит во все горло — иначе просто ничего не слышно:
— Теперь что?
— Туда мы вернуться не можем.
В конце туннеля идет пальба, словно дрелью пробивая камни и землю.
— Вскоре подоспеют и вражеские легионеры. — Тиэль проверяет отсчет времени на глазном дисплее. Тот постоянно включен, как и регистратор боевых действий, — с тех пор как началась операция на Калте. — Солнечная вспышка должна была уже улечься. И неподалеку отсюда есть выход.
— На поверхность? Но там…
— Смертоносная выжженная радиацией пустыня. — По его интонации легко понять, что Тиэль уже решился. — Теоретически нам надо найти другой подход, внезапно атаковать Курту Седда и его людей. С практической же точки зрения — остаться здесь: мы мертвы, и остальные — тоже. Капитан Вульций не даст отпор, если не сможет гарантировать защиту штатским. Седду нужны пленные.
Рауд приуныл:
— Похоже, так и так помирать, вопрос в том, насколько быстро.
Тиэль уже тронулся с места и не слышит его.
— Надень средства защиты и следи за счетчиком радиации.
— Сомневаюсь, что все это спасет нас от очередной солнечной вспышки. Куда пойдем, когда выберемся отсюда?
Тиэль оборачивается и смотрит на рядового сквозь холодные линзы.
— Куда-нибудь под землю, и быстро. Если нет — оба сгорим.
Курта Седд абсолютно бесстрастен, его облаченная в доспех фигура наполовину погружена в рассеивающийся дым и тени. В фосфоресцирующем свете броня его почти не видна, но то, что можно разглядеть, все в крючьях, причудливо выгнуто и покрыто клинописью. Надписи по большей части сделал он сам — он считает себя в некотором смысле проповедником. Некоторые фразы даже нанесены прямо на плоть, но эти хотя бы написаны его собственной кровью, а не кровью его жертв.