От нас требовали наступать и наступать, чтобы быстрее принудить врага к капитуляции. И все же мы, командиры, старались избежать ненужных потерь.
Еще утром 8 мая ничто не предвещало назревающих исторических событий этого дня.
Правда, до нас дошли волнующие вести с других фронтов, и в частности с 1-го Белорусского. Мы уже знали о захвате рейхстага, о том, что на его куполе развевается Знамя Победы.
Война шла к концу.
В девять утра все дивизии корпуса поднялись в атаку, но после небольшого продвижения залегли под пулеметным и минометным огнем.
Нашу пассивность, видимо, заметили старшие начальники.
— Товарищ генерал! — обращается ко мне адъютант. — Вас вызывают к рации.
Спускаюсь в подвал разрушенного дома, беру микрофон.
— Степанов, Степанов (мои позывные), вы слышите меня? — узнаю голос командующего армией. — Почему топчетесь, почему потеряли темп наступления? Большой хозяин (так называли Верховного Главнокомандующего) требует энергичного продвижения вперед. Гаврилов (псевдоним командующего фронтом) настаивает на выполнении приказа. Поняли?
— Все понял! — отвечаю я.
В 14.00 поднял дивизии во вторую за тот день атаку.
Уцелевшие после нашего артиллерийского огня пулеметы, минометы и артиллерия противника вновь открыли довольно сильный огонь. Дивизии опять залегли. Больше я их не стал поднимать.
В 16 часов мне позвонил М. И. Казаков.
— Андрей Трофимович! — уже без всяких позывных говорит он. — Началась общая капитуляция немцев. Готовь трубача. Подбери офицеров, знающих немецкий.
— А как с наступлением?
— Пока не выбросят белый флаг — нажимай и боя не прекращай!
Поднимать уже залегшую пехоту мы не стали, но огоньку прибавили солидно: больше не было смысла экономить боеприпасы.
Во второй половине дня Морозов донес, что немцы выбросили белый флаг.
— Наши наблюдатели подтверждают то же, — взволнованно докладывает начальник оперативного отдела.
— Прекратить огонь на этом участке!
Гляжу на часы... 16 часов 30 минут. Историческая минута... Неужели конец?..
Да, это был конец. Ужасная, кровопролитная война, принесшая столько страданий нашему народу, закончилась.
А дальше события развивались так. На мой НП прибыл в качестве парламентера офицер 552-го немецкого полка в сопровождении целой роты.
Странно было видеть людей, которые час назад поливали тебя пулями, жаждали твоей гибели, а теперь стоят перед тобой и ожидают милости.
— Почему не сдаются остальные? — спрашиваю через переводчика.
— Боятся, господин генерал! — отвечает командир роты. — Если позволите, я пойду и расскажу об условиях сдачи. Каковы они будут, господин генерал?
— Условие одно: сложить оружие и под командой своих командиров построиться для учета личного состава. И предупреждаю: не портить вооружения и имущества. Иначе будете строго отвечать.
— Нет! Нет! Мы ничего не будем портить. Позвольте идти?
— Да, но с вами пойдут наши автоматчики.
— Нет! Господин генерал, я пойду один. Меня предупредили, если со мной будет идти кто из русских, наши откроют огонь.
— Ну хорошо! Идите один. Если хотите, возьмите с собой кого-нибудь из унтер-офицеров вашей роты.
— Благодарю, господин генерал! Я возьму двух человек.
— Скажите своим офицерам: если через час вы не выбросите белые флаги и не начнете сдавать оружие, мы перейдем в наступление. Доложите об этом и в штаб своей дивизии.
Не прошло и получаса после ухода парламентеров, как перед фронтом всех дивизий корпуса стали появляться белые флаги. А вслед за тем началась массовая сдача в плен частей 2-го армейского корпуса немцев. Сначала сдался весь 552-й пехотный полк. Затем прибыли для уточнения порядка капитуляции представители штабов 290-й пехотной дивизии и 2-го армейского корпуса.
Так заканчивался последний день войны. А с наступлением сумерек, когда все войска уже знали о начавшейся капитуляции врага, стало твориться что-то неописуемое.
Крики «ура», автоматные очереди, хлопки бесчисленных ракет... Объятия, поцелуи, радостные возгласы, лихая пляска тут же, у траншей, песни... Стихия безудержного восторга захватила людей. Ликование продолжалось весь вечер, всю ночь.
Но после первых часов радости и бурного восторга многие загрустили, а у некоторых появились и слезы. До боли было жаль тех, кто не дожил до радостного дня победы.