Войска учли этот печальный урок и в дальнейшем очень осторожно пользовались всякого рода укрытиями, землянками, домами, сохранившимися после изгнания противника.
Бои за Дорогобуж развернулись ожесточенные, с большими потерями для обеих сторон. Наше продвижение вперед застопорилось. Надо было уточнить систему вражеской обороны, но в последние дни не удавалось взять пленных. Здорово досталось нам за это от командарма, а ему от командующего фронтом генерала В. Д. Соколовского. Утром командарм наказывает мне по радио:
— Чтобы пленные были! Понял? Хоть сам иди и добывай!
Выхожу на наблюдательный пункт. Широко раскинулась заснеженная равнина, покрытая ранними проталинами. Ее пересекает вражеский рубеж, кое-где прикрытый проволокой и минными полями. Несколько впереди от него проглядывается небольшая прерывчатая траншея, в которой сидит около взвода фашистских солдат с пулеметами и одним орудием. Это — боевое охранение. Мы давно уже присматриваемся к этой траншее, не раз пытались ночью пробраться к ней, но противник постоянно преграждал путь нашим разведчикам и они вынуждены были отходить.
Снова и снова вместе с начальником разведки оглядываем траншею. Пленных все-таки надо брать. Но как? Десятки вариантов отбрасываем один за другим.
А что, если совершить дерзкий внезапный налет танковым десантом днем?..
Вызываю на НП танкистов и командира разведвзвода. Подробно обсуждаем порядок действий, договариваемся о сигналах.
В течение дня танки по одному с сорокаминутным интервалом, чтобы не насторожить противника, занимают исходное положение в рощице вблизи нашего переднего края. В конце дня здесь оказалась танковая рота. На броню машин усаживаются разведчики. В назначенное время танки без единого выстрела ринулись вперед. Гитлеровцы поняли, что происходит, только когда танки уже подошли к траншее.
С наблюдательного пункта видим, как один пулеметчик с правого фланга боевого охранения немцев открывает стрельбу по соскочившим с брони разведчикам.
— Придави гада! — кричу сидящему рядом со мной командиру «подручного» гаубичного дивизиона.
Он дает команду. Через одну — две минуты слышу за спиной орудийный выстрел. Прошелестел над головой снаряд. В бинокль вижу, как пулеметчик испуганно прячется в окопе, над которым вырастает черный столб взрыва.
А, не понравилось, чертов фриц!
Но тут же видим: пулеметчик снова высунулся из окопа и открыл огонь.
— Подсыпь ему еще!
Снова выстрел. И снова все повторяется.
— Да прикончи его! — в сердцах говорю командиру дивизиона.
Серия снарядов ложится близко от пулеметного окопа, засыпая его. Пулемет молчит. Два танка с десантом спешат туда. Разведчики соскакивают на землю, врываются в траншею, выволакивают из нее немцев.
Через десять минут все наши танки возвращаются. Бегу им навстречу. Обнимаю, целую танкистов и разведчиков.
Подсчитываем потери и трофеи. Итог больше чем радостный: ни одного убитого, четыре разведчика ранены, а захватили мы восемь пленных, среди них фельдфебель и унтер-офицер.
Ищу пулеметчика, которого мы «давили» гаубицей. Вот он, рядовой Гилль. Дрожит от страха.
Через переводчика допрашиваю его:
— Каких мест уроженец?
— Из города Дрездена.
— Когда взят в армию?
— В сорок втором.
— Чем занимался до того?
— Работал на заводе там же, в Дрездене. Рабочий.
— Почему же так защищаешь Гитлера?
— Я ею не защищаю. Черт с ним. Я социал-демократ.
— Так почему же так упорно дрался против русских?
— Я выполнял приказ офицера, да и нам говорили, что русские пулеметчиков в плен не берут.
— Сволочь ты фашистская, а не рабочий. Вон наших людей поранил.
Пленные в один голос заявили, что Гитлер приказал удерживать Дорогобуж любой ценой. За отход — расстрел на месте.