Вера шла рядом с Герой нога в ногу – как подчаски с площади Коммунаров, до которой они добрались, ничуть не утомившись. Конечно, здесь уже не было никаких подчасков, но огонь горел, бессмертный и вечный, как музыка, которую играют для себя.
Стенину захлестнуло вдруг чувство благодарности – жгучее, как невечный, хрупкий, ночной огонь. Она вся была – спазм благодарности. Спасибо тебе, город, что есть ты, и музыка, и Гера – и маленькая девочка внутри.
Это был последний счастливый день Веры Стениной, и его не испортил даже разговор в лифте, когда они поднимались на свой этаж.
– А почему ты снимаешь квартиру, если у мамы три комнаты в центре? – не удержалась Вера.
Гера посмотрел на неё, как на банку сметаны сомнительной свежести.
– Я думал, ты и так поняла. Это же мамина квартира!
– А-а, – протянула Вера, словно бы внезапно догадавшись. На самом деле она ничего не поняла – её собственная мама не поступила бы с ней так даже во сне.
Сон долго не шёл – Лара внутри была голодной, ведь Лидия Робертовна угощала их одним лишь Шуманом – чай с тортом не в счёт. Вера нашла в холодильнике кастрюлю с горошницей, которую принесла утром мама. Нет, подумала Вера, Шуман Шуманом, но горошница – тоже вещь.
Интересно, а Гера кому-нибудь завидовал? Фотографу, художнику? Вера подумала, что обязательно спросит его об этом завтра.
Проклятое завтра…
С утра нужно было ехать на приём в консультацию – Вера пожалела Геру, не стала его будить и одна отправилась в сонном автобусе на Белореченскую, где её взвешивали, измеряли, прослушивали и только через час отпустили домой. Погода была «замечтальная», как выражалась Юлька. Юлька! Вера совсем забросила подругу, да и по Евгении соскучилась.
Глянула на часы. Десять. Точно не спят и будут рады.
Юлька открыла дверь после первого же стука. Вера забыла, какая она красивая, и в горле царапнуло острым когтем.
– Привет, пропажа! – радостно сказала Юлька. В коридор выползла Евгения. Слюни – ручьём, очередные зубы, судя по всему, в пути.
– Уже ползает? – ахнула Вера.
– А ты ещё реже приходи к нам, тётя Вера, – выразительно сказала Юлька. – Мы так и замуж выйдем, не заметишь.
Стенина с удовольствием просидела у Юльки до обеда, потом приехала Юлькина мама из сада, напекла блинов – Вера, конечно, осталась. Потом Юлька уговорила её пойти гулять с Евгенией в Собачий парк на Ясной. С этим парком у Веры было связано неприятное воспоминание: в хорошую погоду здесь проходили школьные уроки физкультуры, и Вера, когда бежали кросс, упала прямиком в коровью лепешку – рядом был Цыганский посёлок, жители которого запросто выгуливали здесь скотину.
Юлька катила коляску и рассказывала Евгении, как метко свалилась на этой самой аллее тётя Вера и как выглядели после этого её спортивные штаны. Евгения вежливо улыбалась, потом – уснула, и Стенина начала рассказывать Юльке про Лидию Робертовну, а Юлька, нетипично для себя самой, слушала подругу, почти не перебивая. Вокруг местного болотца лежали на полотенцах и одеялах местные жители, жадно вбирая скудное уральское тепло – буквально отвоевывали у солнца каждый лучик. Небо было синим. Они даже видели белочку.
В общем, ещё один «замечтальный» день.
– Помнишь, откуда взялся «замечтальный»? – спросила Юлька. Она всегда тщательно следила за авторством, отслеживала и на ходу пресекала любые попытки присвоить словесные открытия, анекдоты, а с годами – ещё и кулинарные рецепты: пользуйтесь, но не забывайте, кто был первым на этом пути.
– Машинистка ошиблась, и корректорша пропустила ошибку в заголовке. А хуже всего, что я была в тот день свежей головой и тоже прошляпила это «замечтальное дело».
Юлька засмеялась, в глазах её горячо блеснули слёзы. Скучает по газете, решила Вера.
– Шесть часов уже! – сказала тётка, которая шла им навстречу с собакой и с собакой же, судя по всему, разговаривала. Неужели шесть? Гера наверняка волнуется. Сколько раз просил предупреждать, если Вера задерживается, – сам всегда проверял, чтобы в кармане лежали «двушки» для телефона.
Юлька с Евгенией проводили её до маминого дома – Вера думала заглянуть на минутку, но просидела почти час, потому что мама приготовила плов и заливное. Ларе внутри очень нравилось заливное.
Телефон в квартире на улице Серафимы Дерябиной молчал, поэтому Вера слегка успокоилась. Скорее всего, Гера задержался на съёмках. Кажется, они договаривались с Сатиром – пока ещё тепло, отрабатывать ростовых кукол.
Мама настояла, что проводит Веру до остановки, положила ей с собой плов в банке-термосе. По дороге опять завела старую песню:
– Куда поторопилась, доча? И почему вы не женитесь, если у меня уже всё готовое лежит?
Вера два раза промолчала, а на третий рявкнула на маму так, что та, бедная, чуть не выронила из рук банку-термос.
Потом мать посадила её в автобус и долго махала ей вслед «ладонями рук», как тоже написали однажды по ошибке в Юлькиной газете.
Сытая Лара сладко спала, Веру тоже клонило в сон.
Возле Гериного подъезда, который Вера давно уже называла «нашим», стояло много людей, и среди них – милиционер в рубашке с коротким рукавом. Очень молодой и очень серьёзный.
На асфальте, у подвальной двери лежал, скорчившись, как зародыш с плаката в женской консультации, человек в футболке, испачканной красным. Таким же красным было испачкано его лицо и острые камешки на фасаде дома – элемент советского декора. Человек в футболке был без очков, поэтому Вера не сразу его узнала.
Когда же узнала – начала падать навзничь, как в кино, только это было не кино, и Вера не догадывалась, что умеет так падать – ещё и с Ларой внутри. Все растерялись, только молодой милиционер поймал Веру, когда она уже почти коснулась земли затылком. От милиционера несло острым чесночным по́том, это подействовало как нашатырь. Вера открыла глаза и снова увидела перед собой эти камни, торчащие из стены, точно осколки стекла. Геру бросали на эти камни, пинали в голову, потом опять бросали. Лицо, как рассказывала впоследствии какая-то бабёнка, ровно ягодами измазано. Мимо шли люди, кто-то решился вызвать милицию. Пока доехали, убийцы скрылись, а Гера – умер.
Милиционер нашёл в ближних кустах сломанные очки в тёмной оправе, принёс их и положил Вере к ногам – так кот приносит хозяйке задушенную мышь. Вера хотела заплакать, но не смогла.
В те годы убийства были не то чтобы в порядке вещей, но уж точно не чем-то выдающимся. В новостях каждый день показывали кровавые лужи и взорванные авто. По вашему делу, как сказал потом следователь, не было никаких белых пятен. Геру подкараулил у подъезда ревнивый муж одной его модели – той, что была неопознаваема на фото, но зато предстала во всей своей телесной реальности на суде. Модель – справная девица с явным мансийским предком. Глаза-надрезы и неожиданно романтические локоны на висках, похожие на пейсы. Рыдала. Убийца сидел в клетке с подельником – сам ничего особенного, инженер в клетчатой рубашке, а вот дружок был из серьёзных. Ревнивец случайно нашёл у жены конверт с негативами – Гера честно возвращал их девушкам. Без обработки снимки были, честно говоря, смешные. Белые колготки, надетые без трусов – зрелище на любителя, но муж рассвирепел, вытряс из жены адрес фотографа и помчался к нему, прихватив по дороге дружка, которому, как говорится, был бы повод.
Вера смотрела заседание суда по телевизору, с сумкой, собранной для роддома, в ногах. Крупный план: Сатир держит за руку Лидию Робертовну, пальцы у неё вздрагивают, как будто хотят вырваться и рухнуть на клавиши, но Сатир держит их крепко. Хороший парень, кстати. Жаль, что перестали общаться.
Лидия Робертовна позвонила Вере за день до рождения Лары – сказать, что уезжает в Петербург. Там жила не то племянница, не то, наоборот, тётка: кто-то жил и был готов принять. Голос у как-бы-свекрови звучал неожиданно бодро, и Вера удивилась:
– Как вы так держитесь?
– Обыкновенно. Я не разрешаю себе думать, что Гера умер. Я представляю, что он уехал и у него всё хорошо. И ты, Вера, тоже должна так думать. Это поможет.