– Это инжир, или фига, – сказал он. – Древние греки очень ценили его. Попробуйте. – Он протянул ей угощение, но когда Мередит захотела взять его, отрицательно покачал головой: – Тогда было принято, чтобы гость, если ему понравилось угощение, съедал десерт из рук хозяина. Это служило гармоничным завершением обеда.
– Понимаю, – медленно проговорила Мередит. Она попыталась убедить себя, что соглашается принять это угощение прямо из его пальцев лишь для того, чтобы почтить древний обычай и не обидеть хозяина, но это была слишком бесстыдная ложь. Совсем не древний обычай заставил ее наклониться к Филиппу и взять губами предложенный ломтик фиги. Она отметила ароматную сладость плода, но та не могла сравниться со сладостью от прикосновения его пальцев к ее раскрытым губам.
– Гость при желании мог оказать такую же любезность озяину, – сообщил Филипп, – если хотел показать, что поучил удовольствие от его компании.
Удовольствие? Господи, разве это слово может хоть что-нибудь передать? Соблазн. Искушение. Блаженство. Не в силах противиться, Мередит выбрала на блюде очищенный ломтик апельсина и протянула его Филиппу. Глядя ей прямо в глаза, он осторожно обхватил ее запястье и притянул к себе, а потом взял в рот сочный оранжевый кусочек, захватив и держащие его пальцы. Мередит коротко и судорожно вздохнула, когда они оказались в теплом плену его рта и кончик языка легко и дразняще прикоснулся к ним. Ее собственные губы чуть приоткрылись, следуя за этой лаской, а Филипп, выпустив ее пальцы, быстро и легко поцеловал их кончики.
– Как вкусно, – проговорил он непонятно о чем, а потом взял с блюда крупную черную маслину.
– После сладкого хозяин обычно предлагал гостю что-нибудь соленое, как знак особого уважения.
Будто в трансе Мередит смотрела, как Филипп подносит маслину к ее рту и, перед тем как позволить съесть, медленно проводит ею сначала по верхней, а потом – по пухлой нижней губе. Контраст пикантного вкуса маслины и сладости, еще остававшейся во рту от инжира, оказался изысканным и волнующим.
– Гость тоже может угостить хозяина. Если захочет, – сказал Филипп, не сводя с нее испытующего взгляда карих глаз.
Мередит уже призналась ранее, что получает удовольствие от его компании, и теперь не могла отказать ему в знаке уважения. Пугаясь собственной смелости, она выбрала самую большую маслину и поднесла ее ко рту Филиппа. Рука слегка дрожала, и он опять бережно и твердо взял ее за запястье и осторожно забрал угощение из ее пальцев, прикоснувшись к ним губами и теплым языком.
Желание, с которым Мередит не в силах была более бороться, переполняло ее, бурлило в венах, ускоряло пульс. Ей безумно хотелось ощутить вкус его поцелуя.
– А заканчивали обед обычно вот этим. – Филипп взял с тарелки темно-красный фрукт, размером напоминающий апельсин.
– Что это такое?
– Гранат.
– Я слышала о нем, – сказала Мередит, с любопытством разглядывая диковинку, – но никогда не видела.
– Его называют райским фруктом, и он упоминается во множестве легенд и мифов самых разных народов.
– Я первый раз узнала о нем из «Ромео и Джульетты» Шекспира. Помните, там запел жаворонок, и Ромео сказал, что наступило утро и пора расставаться, а Джульетта уговаривает его: «То пенье соловья. Он по ночам поет вон там, на дереве граната»*.
*Перевод Б. Пастернака. – Здесь и далее примеч. пер.
– Да, я помню. Она не хочет, чтобы Ромео уходил, и уверяет, что это не утро, а ночь. Вы любите Шекспира?
Не молчи. Говори скорее. Скажи хоть что-нибудь, чтобы не думать о том, как тебя влечет к нему.
– Да. И больше всего «Ромео и Джульетту». Когда я ее читала, я забывала обо всем, погружалась в книгу, словно переносилась в другое измерение...
Мередит внезапно замолчала, вспомнив себя в двенадцать дет и растрепанный томик, который кто-то у них забыл. «Ромео и Джульетта». Она поспешила спрятать его туда, куда прятала все свои немногочисленные сокровища, а ночью, забравшись, как часто это делала, в огромный буфет под лестницей, читала при свече и переносилась мыслями в Верону, где расцвела эта удивительная любовь, которой не бывает на самом деле. Углубившись в книгу, Мередит несколько часов могла не слышать ненавистных ей звуков и забыть обо всем, о чем хотела забыть.
– Мередит... что-то не так?
Вопрос вернул ее к действительности. Она провела рукой по лицу, словно стараясь снять с него паутину прошлого.
– Нет-нет, все в порядке.
– Ваши глаза вдруг стали грустными.
– «Ромео и Джульетта» – очень грустная история, – попыталась улыбнуться Мередит. Она не хотела больше говорить о невозможной любви и спросила: – А как едят гранат? Как яблоко?
– Нет. Его разрезают и едят семена, которые находятся внутри. – Филипп взял со стола и протянул ей фарфоровую вазочку, наполненную мелкими зернышками, похожими на темно-красные жемчужины. – Этих семян внутри так много, что гранат долгое время считался символом плодородия, изобилия и вечной жизни. Древние египтяне клали его в могилы своих близких, надеясь, что те когда-нибудь воскреснут. – Двумя пальцами он осторожно взял одно зернышко и поднес его к губам Мередит. – Там внутри маленькая косточка, которую тоже можно съесть. Попробуйте.
Поколебавшись лишь мгновение, Мередит послушно приоткрыла рот, и он положил семечко граната прямо ей на язык. От короткого прикосновения его пальцев к губам Мередит сладко вздрогнула. Она осторожно раскусила мягкое зернышко и поразилась тому, какое количество сладкого сока оказалось внутри.
– Удивительный фрукт, правда? – улыбнулся Филипп.
– Правда. Я не ожидала, что нечто такое маленькое может содержать так много вкуса. Он и сладкий, и терпкий одновременно.
Филипп протягивал ей новое зернышко:
– Хотите еще, Мередит?
Звук собственного имени, произнесенного прерывистым низким шепотом, подействовал на нее, как прикосновение. Сам вопрос казался простым, но огонь в глазах Филиппа свидетельствовал о том, что он спрашивает не только о фрукте. Он хотел знать, нравится ли ей возникшая между ними близость. Нравится ли кормить его и самой есть с его рук. Нравится ли прикасаться к его губам и ощущать на своих вкус его пальцев. И Мередит не могла не признаться себе, что на все эти вопросы существует только один правдивый ответ.
Только стоит ли говорить ему об этом? Она может притвориться, что не поняла истинного смысла вопроса. Должна притвориться. Но все было против нее: расслабляюще-пышное убранство комнаты, атмосфера близости, вкусная еда и тонкое вино; откровенность Филиппа, разделившего с ней свои воспоминания, и неприкрытый жар желания, исходивший от него. Мередит казалось, что ее окутал густой туман. И все-таки она должна притвориться. Должна, но не может...
– Да, Филипп, я хочу еще.
Его глаза потемнели. Не говоря ни слова, он поставил на стол фарфоровую вазочку и поднялся на ноги.
Мередит еще не успела понять, что именно почувствовала: разочарование или облегчение оттого, что обед подошел к концу, когда он обошел ее и опять опустился на подушки у. нее за спиной.
– Вытяните ноги, Мередит, – шепнул он ей прямо в ухо, отчего по позвоночнику пробежали мурашки удовольствия.
Она сделала так, как он сказал, и замерла, выпрямившись и боясь шевельнуться. Филипп поудобнее устроился у нее за спиной, придвинулся ближе и вытянул вперед свои длинные ноги. Теперь внутренняя сторона его бедер касалась бедер бередит, а грудь тесно прижималась к ее спине. Она задрожала, но не потому, что замерзла. Еще никогда в жизни ей не было так тепло. Она была окружена жаром его тела, погружена в него, как в мягкое бархатное одеяло.
– После обеда, – прошептал Филипп, и Мередит почувствовала его теплое дыхание на своей шее, – необходимо отдохнуть. – Он начал нежно массировать ее плечи. – Вы очень напряжены, Мередит. Расслабьтесь.