Страх и ненависть в районной наркологии
Мы выжили в равной степени как из ума, так и из тела. Занимаясь внутренним миром, наблюдая изо дня в день его опустошение, я спрашиваю, почему это произошло.
Интернатура по наркологии научила меня проводить детоксикацию, назначать психофармакологические препараты, «кодировать», внушать страшные страхи о срыве, но благодарен я ей, безусловно, не за это. Дальнейшая моя практика показала, что умение внимательно, заботливо собирать анамнез, искусство слушать и слышать человека – самое ценное во врачебном деле.
Я помню дрожащую от страха девушку с худым бледным лицом. Шли последние дни моей интернатуры. Девушка была подавлена, ошеломлена, разбита самим фактом своего нахождения в больнице для алкоголиков. Она твердила, что больше не будет пить, и в то же время выражала опасение, что раньше тоже так говорила и какое-то время могла держаться, но потом снова срывалась. Она рассказывала, что живет в деревне, в холодном доме, с пьющим дедом и больной бабушкой. Она слишком тяжело перенесла процедуру «кодирования», была до смерти напугана, спрашивала, не умрет ли, и мы с медсестрой успокаивали ее, уверяли, что не умрет, что в жизни у нее все будет хорошо.
Потом в автобусе Брянск – Смоленск я вспоминал эти лица: помятые, побитые, искаженные непобедимой в своей иррациональности аддиктивной жизнью. Молодые парни, отцы семейств, спившиеся мамы, хромые дедушки, полоумные бабушки; таксисты, сантехники, пастухи, директора заводов, врачи, студенты, пожарные… И среди лиц, огрубевших, отечных, среди глаз, мутных, отстраненных, оцепенелых, я видел ее – эту худую испуганную девушку.
В Смоленской области я устроился районным наркологом. Это решение казалось резонным: поработать какое-то время в региональной медицине, немного привыкнуть к работе врача, а потом уже перебраться в большой город. Мне предложили также ставку терапевта. Я этого не хотел, так как успел забыть диагностику и лечение внутренних болезней, но главврач буквально упросил меня, объяснив, что врачей не хватает, что от меня не требуется высокого профессионализма, что ситуация кризисная, нужен хоть какой-нибудь врач, чтобы принимать больных. Мне выделили два кабинета в поликлинике: первый и тринадцатый. И двух медсестер: наркологическую и терапевтическую. И началась моя работа.
Первое, с чем я столкнулся как нарколог, – бесконечно сложная диспансерно-учетная математика. Это было кафкианское испытание, бессмысленное в своей сложности и сомнительное в своей полезности. Цифры не сходились. Сейчас лучше не спрашивать, какие именно цифры и почему они не сходились, – я не помню. Они не сходились. Могу лишь сказать, что в какой-то момент наловчился придумывать нужное количество лиц, состоящих на наркоучете с тем или иным диагнозом, которое было близко к ожиданиям проверяющего специалиста. Это был сухощавый роботоподобный человек с медленным безжизненным голосом, умеющий говорить все об ошибках и ничего обо всем остальном. Другие районные наркологи точно так же придумывали нужное количество подучетных лиц, и я склонен полагать, что наркологическая статистика в стране полностью или по большей части высосана из пальца.
Второе, что меня поразило, – огромное количество желающих полежать под капельницей, чтобы немного прийти в себя и идти пить дальше. Эти люди использовали медицину как способ поддерживать себя в форме, но лишь для того, чтобы оставаться в болезни.
Третье – обыденность, привычность случаев алкогольной эпилепсии, алкогольной комы, алкогольного делирия, а также проблемы с транспортировкой психотических больных. В любое время суток мне мог позвонить диспетчер скорой помощи, водитель привозил меня в приемный покой, я беседовал с делириозным пациентом, оформлял сопроводительную документацию и пытался отправить его в областной стационар. Почти всегда дежурный врач стационара по телефону отказывал в госпитализации из-за отсутствия мест, и в мои задачи входило добиться его согласия на госпитализацию психотического больного: просьбами, уговорами, угрозами – как угодно.
Четвертое – кодирование. Мой «французский препарат» стал популярным. Моя терапевтическая сказка была пусть и простой, но от частых повторов стилистически выправленной, с паузами в нужных местах, с драматическим подведением к эмоционально-вегетативному испытанию и кульминацией. Вместе с этим я считал нужным и немного поговорить с пациентами о жизни, о планах прожить ее с трезвой головой, о проблемах, которых за годы алкоголизации накопилось много, о том, как и в какой последовательности их лучше решать и как вообще жить жизнь.