Сейчас, спустя пятнадцать лет, я вспоминаю годы работы в районной больнице с большой благодарностью судьбе. Я рад, что этот опыт, крайне тяжелый для цивилизованного человека, у меня был. Тяжелый, важный, отрезвляющий, толкающий к открытиям и озарениям. Важнее, чем восхищение узорами психоделического мира, чтение книг или размышления об экзистенциалиях. Это погружение в жизнь. Туда, где она бьется, трепещет, кричит и прекращается.
Пока я трудился в больнице по 12–16 часов, а порой и круглосуточно, в моем доме появилась одна маленькая жизнь. А через три года – вторая. И я подумал, что пришло время служить им. Моим детям. Как это часто бывает в постсоветской медицине, ты можешь работать очень много и зарабатывать очень мало, а можешь наоборот – работать мало, а зарабатывать много. Пришло время найти разумную середину. В конце концов, я хотел видеть, как растут мои дети, разговаривать с ними, хотел помочь им изучить, понять и полюбить эту непростую жизнь. И переместился в Москву, где устроился кардиологом в одну частную наркологическую клинику.
6
Как я «открыл» мотивационное интервьюирование
Те, кто имеет дело с больным человеком, имеют дело с человеком.
Клиника находилась на западе Москвы. Это был один из первых частных медицинских центров в постсоветской России. Он быстро стал популярным благодаря агрессивной рекламе. Сотрудники мне рассказывали, что одному офисному гению пришло в голову продавать наркологическую услугу под названием «укол независимости». Небезынтересное и одновременно нелепое название. В большей мере нелепое, пожалуй. Но общественное сознание устроено так, как устроено, и услуга продавалась хорошо. Клиника зарабатывала миллионы, в ней кипела работа, ежедневно госпитализировали пациентов с алкогольной, наркотической, игровой зависимостью, жаждущих получить чудо-инъекцию.
В клинике работала каста так называемых координаторов. По сути, это были менеджеры по продажам. Они встречали больных, успокаивали плачущих мам и жен, усаживали их в удобные кресла, предлагали чай с шоколадкой и спокойно, уверенно, технично продавали так много услуг, как могли. При этом координаторы носили белые халаты, задавали пациентам вопросы о жизни и проблемах, связанных с употреблением ПАВ, понимающе кивали, без запинки произносили термины «абстинентный синдром», «алкогольный стеатогепатоз» и «гамма-глутамилтранспептидаза». С больными общались они мягко, терпеливо и обходительно, но, если это не работало, могли переходить на «у тебя печень отвалится, помрешь как собака, похоронят и забудут, как звали». В личной беседе это были интересные, немного несчастные, но вполне себе добрые, внимательные женщины. Но при общении с пациентами и их родственниками они вмиг превращались в опытных менеджеров по продажам, хорошо знающих слабые места своих клиентов. Философия частных наркологических клиник сводилась примерно к следующему: «Облапошить алкоголика не грех. Все равно он эти деньги пропьет. А так хоть какое-то время будет трезвым». Собственно, здесь, как и в системе государственной наркологии, мало кто верил, что аддикт способен осознанно перейти в трезвость и остаться в ней надолго.
Моя работа была простой: я принимал пациентов как кардиолог, снимал и расшифровывал ЭКГ и назначал препараты для лечения болезней сердечно-сосудистой системы. Несколько раз были попытки использовать меня для запугивания пациентов. Но я ни разу не сказал пациентам: «У вас на кардиограмме инфаркт, вам надо ложиться в наш стационар, иначе умрете». Я работал в клинике, где слово «медицина» не соответствует своему содержанию, где бал правят продавцы, где наркологи пьют не меньше своих пациентов и где в них, в пациентов, никто не верит. Мои идеалы, моя вера в человека трещали по швам. Я был в морально-этическом аду, где каждую минуту проверялись на прочность мои убеждения, где царил Маммона, где «медицина» была пустым словом, где аддикты дорого платили за свою аддикцию, чтобы через некоторое время сорваться и снова лечь на детокс.
Но через какое-то время власть в больнице поменялась, я стал работать наркологом первичного приема, а потом – наркологом в стационаре. И я понял: настало мое время, я выстрою работу таким образом, чтобы и клиника благоденствовала, и пациенты получали адекватную помощь, и трезвость у них была как можно более долгой и качественной.