Пролог
Утопающих не спрашивают, виноваты они или нет, им просто протягивают руку
Альберт Санчес Пиньоль.
Если бы солнце было опасным оружием, то вокруг бы не осталось живых. Оно ослепляло, заставляло щуриться, отчего со временем жутко болели глаза. Будто чувствовалось, как зарождаются морщинки там, прямо в уголках глаз, тянущиеся к вискам или спускающиеся к скулам. На небе не было ни облачка, потому оно казалось каким-то искусственным, ненастоящим. Протяни руку, и сможешь проткнуть его пальцем, заметив деревянную стенку, к которой оно приклеено. Улица уже была полностью озарена светом, хотя городок ещё не проснулся. Временами слышались отскакивающие от тротуара, торопливые шаги прохожих, спешащих на работу в самую рань, чтобы собраться с мыслями и как будто в первый, но на самом деле тысячный, раз взглянуть на местные красоты. Пространство, уходящее за края всевозможных деревьев и живых изгородей, будто было затуманено, словно улица стояла на самом краю жизни, оттого ничего за её пределами не существовало. Глазу были открыты лишь пара домишек да ещё закрытый магазин сладостей. Этот мальчишка привык прорываться сквозь толпу. Особым ростом он определённо не отличался, потому порой на него обращали внимания чуть ли не меньше, чем на пролетевшую над головами стайку голубей. Просто на окраине города находилась голубятня, не стоит внимания, здесь это совершенно нормальное явление. И снова будто над самой макушкой послышался шелест крыльев, издали напоминавший шёпот бумаги, которую складывают в стопки на углу своего стола великие писатели и художники. Мальчик бежал по тротуару, отчего его волосы цвета потемневшей на жаре ореховой скорлупы сливались с фасадами зданий. Он мчался к матери, ожидавшей его в самом конце улицы, будто на краю какого-то туманного водопада. Орлиный прямой нос с лёгкой горбинкой - это её черта, так явно передавшаяся сыну. - Хоуп, я же просила тебя не идти за мной. - Её голос был довольно высокий, идеально сочетающийся с хрупкой на первой взгляд внешностью. Женщина присела, чтобы быть на одном уровне с сыном, но тот не мог рассмотреть её лица - солнце вынуждало его постоянно моргать, сгоняя вызванные жутким жаром слёзы. - Я не хотел оставаться один. Мам, можно я с тобой пойду? - Хоуп вытер ладошкой мокрую щёку, он совсем не привык, что солнце так ответственно выполняло свою работу. Изумрудные, но покрасневшие глаза растерянно высматривали в знакомых родинках смысл собственного существования. Но они расползались, словно пугливые жуки, что ещё больше вызывало чувство нереальности. - Ты должен остаться. Ты уже взрослый мальчик, милый, должен справляться сам. - Женщина лишь качнула головой, немного подалась вперёд и коснулась холодными и пахнущими корицей губами его лба. На мгновение замерла. Затем поднялась на ноги и резко, не ожидая никакой реакции на свои слова или действия, не давая возможности сделать выбор, даже подумать о нём, шагнула в обволакивающий туман. И растворилась. Всё окружение будто сотряслось на мгновение, словно покачнулось от резкого порыва ветра, а затем снова замерло. Где-то позади послышался рокот автомобиля. Хоуп не был трусом, и уж точно никогда им не станет. Он делал это уже миллион раз. Именно в этот момент, когда всё вокруг приобретало такой напускной вид отрешённости, он понимал, что это обман. Но при этом Хоуп ни единого раза не менял своего решения и никогда не жалел о нём. Он шагал следом в этот невидимый водопад. А затем давящее чувство накрывало его с головой. Если бы кто-нибудь спросил его, что чувствует утопленник, он бы ответил как никогда прямо, пусть эта его уверенность произвела бы крайне странное впечатление. Но Хоуп никогда не сможет забыть этот холод в груди, когда несуществующая и до дрожи солёная вода заполняла его лёгкие до краёв. И из этого холода не помогали выбраться даже жаркие прикосновения самого солнца.
Глава первая
Суть человеческого естества - в движении. Полный покой означает смерть.
Блез Паскаль.
- Поднимай свою задницу, Мадлайн! Живо! Если вдруг у кого-нибудь появится ощутимое намерение вызвать у своего лучшего друга или знакомого, не отличающегося особой доброжелательностью к окружающим, желание сначала провалиться под землю, а затем размозжить голову первому встречному, то есть один верный и надёжный способ - стоит ранним утром поставить ругающегося испанца у его постели. Хоуп резко сорвался с места, поднялся на ноги, отчего его занесло в сторону. Глаза всё ещё ничего не видели, а шея вовсе не ощущалась. Такого чувства не было даже после долгой бурной ночи, разрывающей барабанные перепонки, голосовые связки и всё, что можно было разорвать без особых усилий и заметных разрушительных последствий. - Очухался? Я ведь мог тебя и ударить для большей эффективности. - Картинка начала медленно проясняться, предметы вокруг приобретали чёткость, а на загорелом лице, недовольно уставившемся на Мадлайна, появлялось больше характерных черт. Возможно, не увидев в его чёрных глазах собственное отражение, он так бы и не смог осознать происходящее. Со стороны послышался лязг чайной ложки о керамические стенки кофейной кружки. - Ты пропустил уже четыре звонка, и Рози пришлось брать их на себя. Не то что бы она была недовольна, но пользоваться её трудолюбием - это слишком отвратительно. - Отвратительно отсиживать субботу на работе, Марко. - Хоуп снова уселся на свой тоскливо поскрипывающий от постоянной тяжести стул и протёр глаза. Колл-центр службы психологической помощи не знает границ. И выходных тоже. - Ты сам в начале недели умолял меня дать тебе выходной и слёзно обещал отработать в любой другой день. Момент настал, время действовать. Спи по ночам, а не на работе. - Человек-костюм-даже-в-плюс-сорок как-то приветливо похлопал Мадлайна по плечу и направился дальше по коридору, мимо таких же офисных грызунов, как и он сам. Удивительно, как Марко умел сохранять невозмутимость во время непереносимой испанской жары и при этом подбадривать своих коллег так, будто он здесь главный начальник. Хотя нельзя было и сказать обратного - на нём держался весь вес этой конторы. Хоуп Мадлайн сонно откинулся на спинку офисного кресла, отчего то опасливо пошатнулось, но затем снова приняло устойчивое положение. Туше такого роста было явно проблематично комфортно устроиться на нём. Нельзя было сказать, что Хоуп был великаном, но и миниатюрной феей его назвать было сложно, а после двенадцати лет он рос так быстро, будто у кого-то появилось желание сделать из него баскетболиста. Порой он проклинал себя за то, что выбрал такую до жути нудную профессию. Нет, он не испытывал к ней какого-либо отвращения, но и не рвался к её выполнению с тем ярым энтузиазмом, который проявляли окружающие и Марко в том числе. С другой стороны, выбора у него не было: как только с наступлением совершеннолетия Хоупа вышвырнули из ненавистного дома, ему оставалось лишь вдыхать свободу да следовать за своими друзьями. Он не испытывал тягу к учёбе, потому не особо забивал голову выбором университета, а направленность избрал самую простую и не затратную. Несмотря на это, социальные работники до сих пор пользуются неожиданным спросом, так что найти работу в родном городе не составило труда. Только вот лишь он да его дружище Зазго остались единственными из своей компании, кто работал по профессии. Они, по крайней мере, пытались. Пожелтевший от ярких солнечных лучей телефон издал пронзительный звук, от которого Хоуп невольно сморщился. Он уже столько лет работал здесь, а всё никак не мог привыкнуть. Пододвинулся ближе к столу, оправил убранные назад волосы, которые без постоянной проверки начинали лезть в глаза, и снял трубку. - Доброе утро, вы попали в центр психологической помощи Таррагоны, Реус. Меня зовут Хоуп. Что у вас случилось? И так каждый день: чуть ли не каждую минуту от него требовалось повторять одно и то же с одинаковой интонацией. Спустя почти три года работы в этом месте Хоуп приобрёл кучу нужных навыков, хотя порой и отрицал их настоящую пользу. Вследствие такой долговременной практики, он научился терпению. Появилось некое представление об умении успокаивать и убеждать. Теперь по одним витиеватым изменениям голоса он мог определить настроение или эмоции, рвущиеся наружу. При должном желании, естественно. Хоуп не считал себя героем, и он не помнил тех, с кем разговаривал: ни их имён, ни голосов, ни громких рыданий или злобных изречений. А иногда ему не удавалось помочь. Он доставал из своей памяти, как десятки раз голоса на той стороне провода прерывались и слышались лишь равномерные, такие пустые и безразличные гудки. И чуть позже Хоуп слышал о тех людях в новостях - потерявшихся в жизни бедняг, наглотавшихся таблеток или изуродовавших свои запястья. Голова просто раскалывалась. Пожилая дама на линии, поблагодарившая Мадлайна уже миллион раз и позвонившая сюда, кажется, только из-за скуки, но пообещавшая узнать его номер и снова напомнить о себе, наконец отключилась. У Хоупа снова появилась пара минут, чтобы перевести дух. Первое время к концу рабочего дня он так же штампованно отвечал на звонки друзей, а ещё появлялось ж