Толкается глубже и слышит тихий скулёж под собой. Плевать. Он привык так. Резко. Грубо. В ней так узко, но кайфово, что пиздец. И это сносит крышу окончательно. Чимину, привыкшему к такой форме обращения, где ничьё мнение не было никогда важным. Где секс — это лишь способ получения удовольствия. И ничего страшного, если одному не хочется. Его, например, никогда не спрашивали. Ставили перед фактом, пихали в руку деньги и, кажется, говорили что-то о том, что он не человек.
Он закрывает глаза и приоткрывает пухлые губы в едва различимом стоне.
Сегодня… он хочет быть тем вторым.
Тем, кто всегда в выигрыше и кому всегда приятно.
Сегодня… он хочет быть человеком, чьи желания играют хоть какую-то роль.
— Быть верной женой и не позволять никому, кроме тебя, прикасаться к себе…
Удобнее устраивается между разведённых ног и хватается за чужие бёдра, подтягивая к себе и оставляя красные полосы от пальцев, которые уже завтра, скорее всего, поменяют свой цвет на более пугающий. Сегодня Чимин позволит себе быть немного грубее…
Сильнее.
Напористее.
Он хочет понять, как это, когда тебя не покупают. Когда качество секса не играет никакой роли и никак не влияет на будущее. Когда можно делать то, что хочешь, а не то, что требуют. Когда нет этих дурацких правил, по которым твоё тело тебе не принадлежит пока за него неплохо платят.
— Или любить себя…
Ын Ха не шевелится, и он совсем не чувствует сопротивления, проникая чуть глубже. И улавливает краешком ускользающего сознания слабый всхлип. Да и тот почти не слышен, потому что тонет в частом сердцебиении, отдающем где-то в ушах. И в горле. И во всём теле.
И Чимин не осознаёт, что делает.
Есть только рефлексы, кричащие сейчас: «Глубже! Резче! Сильнее!». И он не понимает, что если он становится «тем вторым», которому хорошо, то она — тем первым, которому хочется сдохнуть и не мучиться. Он не понимает, что она сейчас… на его месте.
— Я клянусь.
С негромким рыком, он входит до основания и начинает двигаться сразу же, не давая привыкнуть. Как обычно. Вколачивается резко и грубо, до посинения сминая чужие бёдра, но вовсе не беспокоясь об этом. Потому что ему кажется, что он не умеет беспокоиться, поэтому даже не пытается.
— Я, Пак Чимин, перед всеми этими незнакомыми мне людьми и твоей семьёй…
Не слышит бессильный хрип от особо грубого движения. Не замечает, как пряжка его ремня, который он не потрудился снять, и грубая ткань брюк впивается в нежную кожу. Не хочет видеть, как на её бледном лице отражается боль, а в стеклянных глазах скапливаются слёзы. Не обращает внимания на искусанные до крови губы и на непроизвольно дёргающееся при каждом его движении тело.
Потому что всё это неважно.
Для него.
Есть вещи, которые просто необходимы и на которые вряд ли кто обращает внимание. Никто не проникается к тряпке сочувствием только потому, что случайно (или всё же нет?) вытерли об неё ноги. Никто не извиняется перед ковриком за то, что прошли по нему в болоте и совсем измазали некогда чистую вещь грязью. Более того, его иногда даже не стирают после этого — продолжая топтаться по уже испорченному, но такому необходимому коврику.
Вещи — то, что можно купить…
— Клянусь беречь тебя и защищать…
Чимина окружали не те люди, которые могли бы внушить ему одно золотое правило, которое все почему-то стремятся нарушить так или иначе: «Люди не вещи, а значит — их нельзя купить или продать». Он находился в другой среде, где это правило разбивается о жестокость и аморальность. Где можно приобрести всё, стоит только заплатить немного больше обычного. Где об скрипы давно продавленных кроватей разбивается светлое будущее, которое могло бы быть, но уже не будет.
Чимин тянется к чужой шее, сжимая в своей ладони и чувствуя, как тело под ним напрягается, а двигаться становится труднее, и толкается сильнее, вынуждая Ын Ха приоткрыть губы в безмолвном крике. Лёгкие раздирает на части, а горло першит и сдавливает от невозможности вдохнуть.
Пусть она тоже познакомится с этим миром поближе.
Почему он должен страдать один?
— С каждым днём любить всё сильнее и глубже впускать тебя в своё сердце…
Он резко выходит, убирая руку с горла и позволяя глотнуть немного воздуха, и снова толкается внутрь, вырывая из чужих губ хрип и чувствуя, как тело под ним начинает потряхивать. Он останавливается, давая время привыкнуть к дискомфорту, и наклоняется к приоткрытым губам, чтобы накрыть их своими и услышать сдавленный писк, который растворяется в прерывистом дыхании сильного тела и в неглубоком толчке где-то внизу.
— И в радости и в горе быть рядом и не отпускать…
ЫнХа дрожит. Он чувствует это. Мажет губами у подбородка, толкаясь глубже и сильнее. Слышит слабый писк и невесомо целует в уголок губ. Ускоряется, громко рыкнув. Двигается быстро. Рвано. Толчок и всхлип. Ещё один. За всё то, что ему пришлось пережить. За всё, что ещё придётся. Пусть она ответит. Пусть она почувствует боль, которую он старается глушить, потому что это сводит с ума. Пусть она будет ненавидеть его так же, как он сам ненавидит себя.
— Ни на шаг…
Перед глазами рассыпаются яркие звёзды, и Чимин выходит, падая на девушку и придавливая её своим весом к широкой кровати со смятыми белыми простынями. Дышит прямо в изгиб шеи, впиваясь пуговицами застёгнутой рубашки в тело под собой и заставляя его покрыться мурашками. Он чувствует, как быстро бьётся её сердце от страха, и отстраняется. Недолго возится прежде, чем встать. Застёгивает ширинку и ремень по пути к двери. Щёлкает ключом в замочной скважине. Хлопает дверью, заставляя подпрыгнуть и затаить дыхание.
И уходит, оставляя в воздухе только слабый аромат отчаяния, который проникает в лёгкие и… остаётся там.
Кажется, навсегда.
— Я клянусь.
Ын Ха не двигается. Руки словно онемели. Ноги тоже. Не сдвинуть, не пошевелить. Из горла срывается тихий хрип и тонет в полумраке комнаты, наполненной болью и… болью. Должно быть, других слов просто нет. Кончики пальцев рук начинает покалывать, и теперь ими даже можно двигать. Только не получается. Странное ощущение беспомощности. Губы приоткрываются, и что-то можно услышать. Тихое. Жалобное. Неразборчивое.
И никто не слышит.
Потому что никого нет.
Девушка кашляет, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Внизу живота неприятно тянет и горит. И болит. Всё болит. Невыносимо до сумасшествия. И пошевелиться нет возможности. И даже слёзы не текут, высыхая ещё у самых глаз. А ещё что-то внутри кричит, что механизм выходит из строя. Оно и не странно, если честно. После такого жить как-то страшно и странно. И вообще пиздец, как не хочется. Потому что так не бывает… не должно быть.
Теперь…
Что будет теперь?
Если, конечно, будет.
========== Мрак ==========
Комментарий к Мрак
Было очень непросто морально отойти от прошлой главы, но эта выдалась тоже тяжёлой. Надеюсь, только для меня это так.
Хочется поблагодарить Вас, мои дорогие читатели, за все те отзывы, полные чувств и переживаний. Я рада, что получается передать все эмоции так, что Вы понимаете их.
Спасибо за это всё.
Я как всегда с огромным удовольствием узнаю Ваше мнение, если Вы решитесь высказаться. Надеюсь, мы переживём всё это вместе.
Приятного прочтения♥
Это пиздец.
Такой маленький и грёбаный.
И хотелось избавить себя от него максимально быстро. Потому что понимание, осознание, сожаление слишком быстро проникли в голову, расхерачивая там всё к чертям.
Чимин усмехнулся, пряча взгляд в носках своих заляпанных грязью кроссовок. Как и он, блять. Грязный! Он хрипло засмеялся, медленно переходя на кашель, который душил. Курить потому что не надо! Он понимал, поэтому бросал под ноги уже которую сигарету и тянулся за следующей. Нервно зажимая фильтр между пальцами, глотал дым. Напополам с воздухом. Один к одному. Только воздухом обычно так не давятся, сладываясь пополам от заходившегося бронхита. Давно стоило пойти к врачу, как советовал Тэхён, однажды становясь свидетелем подобной сцены.
«Да, стоило сходить всё-таки», — думал Чимин, падая коленями на грязный асфальт, всё ещё мёрзлый после недавнего похолодания.
Он дышал рвано и часто, прикрывая глаза и опуская голову. Ожидание убивало его сильнее сигарет и этой блядской жизни. Когда рядом послышались шаги, он медленно повернул голову в сторону звука и приподнял уголки губ в полуулыбке. Кривой она получилась, нервной, но ничего, он готов простить себе этот промах. Когда рядом с ним кто-то присел на корточки, он постарался выглядеть максимально спокойным, но выходило, если честно, так себе.