— Чимини созрел для взрослых развлечений? — протянул мужчина рядом, больше издеваясь, чем любопытствуя.
И Чимину даже на мгновение стало стыдно, когда он принимал из рук этого хёна маленький пакетик и вкладывал в чужую ладонь аккуратную стопочку купюр.
— Хороший мальчик, — усмехнулся мужчина, пересчитывая деньги и удовлетворённо кивая.
Всё на месте.
Чимину даже хотелось самому избить себя до полусмерти и вырвать руки, когда в маленькой кабинке давно уже не процветающего караоке-бара высыпал белый порошок на стол. Когда доставал из кармана заблокированную отцом ещё два года назад банковскую карту и разделял дрожащими руками на две даже отдалённо не ровные дорожки, он понимал, что Юнги будет в бешенстве, если узнает. Почему-то у того было резко негативное отношение к любым наркотикам. Будь то обычная таблетка экстази или кокаин. Поэтому Чимин несколько раз умалчивал тот факт, что употреблял нечто подобное. Обычно, это таблетки, и их клиенты совали ему в рот с почти завидной регулярностью, зажимая нос, чтобы открыл рот, и рот — чтобы не выплюнул.
«Клиент всегда прав», — твердила хозяйка на еженедельных собраниях персонала. Смешно. При том, что ничего употреблять по договору нельзя, клиент мог засунуть или влить в тебя всё, что угодно. Причём во всех смыслах. И Чимину даже не хотелось знать, до каких крайностей это может доходить. Ему хватало мимолётной фразы Юнги, когда он недавно пытался убедить друга, что не может так больше. «В жопу ничего не сунут, и на том спасибо», — бросил тот, запивая слова крепким коньяком. И Чимину даже спрашивать не хотелось.
В такие моменты друг казался ему слишком взрослым для своих двадцати четырёх. Что-то скрывалось в его глазах, даже когда они пили пиво, смотря по телевизору совершенно бессмысленное ТВ-шоу, когда подкалывали неловко закрывающего глаза во время просмотра ужастика Тэхёна. Когда он дурачился вместе с младшими, он всё равно оставался человеком со столетней мудростью за плечами.
Чимин сжал в руках вытянутую из кармана купюру в десять миллионов вон в отсутствии хрестоматийной стодолларовой, не решаясь вдохнуть немного, на пробу. Он не знал, как Юнги оказался в этом болоте, но понимал совершенно чётко, что только серьёзные проблемы могли толкнуть его на это. «Я всё решу, твой договор будет расторгнут», — пообещал вчера друг, напрочь игнорируя неловко повисшее в воздухе неверящее «Каким образом?».
«Какая разница?» — хмыкнул про себя Шуга, вспоминая недавний разговор и медленно закрывая за собой дверь, следуя в кабинет за хозяйкой заведения, где ему приходилось работать. Здесь было неуютно. Полумрак вовсе не располагал ни к чему, а запах ландышей слишком резал нюх, оставляя неприятное послевкусие и вовсе не сочетаясь с обстановкой вокруг. Ядовито-красные обои угнетали ещё больше, скрывая подёртые старые стены, давно нуждающиеся в ремонте.
— Вот, — порывшись недолго в бумагах, лежащих на столе, протянула ему женщина листочек. — Передай ему, что у него есть на это два дня.
Парень нахмурился, принимая из её рук заказ и желая узнать, что там, но ему не дали. Накрыли его руки своими и загадочно улыбнулись прежде, чем прошептать:
— Просто не вмешивайся в это.
Шуга непонимающе посмотрел на неё, вырывая свои руки. Он засунул листочек в карман своей куртки, делая вид, что послушал. Это, конечно же, было не так, но перед начальством лучше не выёбываться. За столькие годы он успел выучить это правило, поэтому всячески разлаживался, желая достичь покровительства. И добился его. Это вносило некое разнообразие в его жизнь.
— Отпусти его, — выдохнул Шуга в неестественно красные губы и смочил свои языком. — Клянусь, что ты ничего не потеряешь.
Он пристально посмотрел в её чёрные глаза и приблизился ещё больше, касаясь чужих губ своими и чувствуя, как те приоткрываются ему навстречу и перенимают инициативу на себя.
— Я подумаю над этим, Юнги, — отрываясь от него только для того, чтобы начать расстёгивать на нём рубашку, умело продвигаясь вниз и уже вскоре освобождая его от неё.
Шуга коснулся её щеки рукой, чувствуя тепло и снова припадая к губам в более требовательном поцелуе. Его язык без препятствий проник в чужой рот, исследуя его. Он сдавленно выдохнул, когда её рука потянулась к его ремню, не желая медлить.
— Аннулируй контракт, — выдавил из себя, целуя острую линию подбородка и плавно переходя на шею, где пульсировала маленькая жилка, вынуждая припасть к ней губами, чтобы почувствовать частый пульс. Лёгкий стон давал ему зелёный свет для дальнейших действий. — От него столько проблем, легче избавиться, — пробирался руками под тонкую ткань блузки. — Аннулируй его.
— Хорошо, — почти простонала ему на ухо, чувствуя на своей спине уверенные движения. — Это… — прикрыла глаза, жадно припадая к его губам. — Будет его последний заказ…
Ын Ха не знала, сколько времени прошло до того момента, как она смогла пошевелиться. Пальцами рук. Жалко. Кажется, она выглядела сейчас так жалко. Затёкшие мышцы слабо поддавались неуверенным попыткам двигаться. Глаза, смотрящие в издевательски белый потолок, отчего-то казались безжизненными и стеклянными. Пересохшие губы искусаны до рваных ран от собственных острых зубов. Прикрыв на мгновение глаза, она попыталась вдохнуть поглубже, чтобы хватило сил встать, но от ужаса воздух в лёгкие не заталкивался. Бессильно приоткрыв рот и выпустив тихий стон из саднящего горла, она приподнялась, почти рухнув обратно, но вовремя опираясь на руки.
Она чувствовала себя…
Никак, если честно.
Она должна была плакать, биться в истерике, резать себе вены, но не вести себя так спокойно. Эта реакция казалась ей такой ненормальной, что въедалась в сознание липким отчаянием. Она должна была остановить его, не позволить прикасаться к себе. Но что сделала она? Замерла, будто разрешая ему, приглашая продолжать. Почему тело было обездвижено страхом настолько, что совсем не хотело шевелиться? Даже когда он душил её, Ын Ха не могла ничего сделать, поддаваясь и почти умирая в его безжалостных руках. Наверное, именно этого он и добивался, убить её. Стоит заметить, у него это получалось. Медленно. Тягуче медленно. Чтобы продлить удовольствие.
Больной ублюдок!
В кого он её превратил?
Девушка прикоснулась к шее, нелепо улыбнувшись в пустоту и вставая с кровати. Не хотелось смотреть ни на что. Не хотелось видеть ничего под ногами. Не хотелось жить. И хотелось одновременно. Глаза жгло, но слёз не было. Потому что не было желания становиться ещё более жалкой, чем она есть. Он же просто вытер об неё ноги, получил, что хотел, и… ушёл. Вот так просто. Будто так можно поступать. Будто это нормально, делать людей безвольными куклами и играть с ними. Так, как ему хочется.
Он облил её грязью с ног до головы, и она совсем не была уверена, что когда-то сможет смыть с себя эту ночь. Как и ту, предыдущую, которую она пережила с явной верой, что такое больше не повторится.
Ошиблась.
Несмело надавив на ручку двери, она вышла в коридор, узенький, но достаточно светлый. Здесь не было никого. В этом доме никого не было. Только чёрные тени унижения таились вокруг. Только мрачные воспоминания неприятно липли к телу, вынуждая отряхивать себя от них, как от пыли.
Ын Ха чувствовала, что сходит с ума, когда стены начали надвигаться на неё, вынуждая упасть на пол и схватиться за голову руками. Дыхание было частым, рваным. Сердце будто подскочило вверх, и билось сейчас где-то в глотке, мешая воздуху поступать в лёгкие. Коридор сужался до пугающих размеров. Измученное сознание старалось отрицать происходящее, потому что, по сути, ничего этого не было. Усилиями заставив себя открыть покрасневшие от напряжения глаза, она попыталась подняться, неловко хватаясь за стену и держась за неё, как за последнюю возможность выжить.
Кажется, Чимин был слегка не в себе, выходя из душного помещения, где проторчал полночи. Его глаза выдавали усталость, а дыхание — напряжение. Старался идти как можно ровнее, но с успехом провалил эту попытку, когда его занесло в куст, внезапно выросший прямо перед ним. Всё плыло и двоилось. Достав из кармана пачку сигарет, он с огорчением обнаружил, что она пустая, и выкинул в те самые грёбаные кусты. Он громко засмеялся, нервно потирая лицо ладонями и продолжая свой путь. Путь в никуда. Только сейчас, когда солнце спешило обрадовать мерзких людишек своим светом, Чимин начал осознавать, что только такая мразь, как он сам, может спокойно ходить по улицам, есть, пить, выкуривать сигареты одну за другой, впуская едкий дым в лёгкие, дышать и просто продолжать жить дальше, зная, что эти руки ещё недавно сжимали почти до хруста чью-то тонкую шею, выбивая из лёгких последний воздух. Только такой ублюдок, как он, сможет сейчас снова вернуться туда и не замечать её пустого взгляда. Он знал, что она сейчас его ненавидит, скорее всего. Или даже надеялся на это. Потому что его можно только ненавидеть.