— Значит, домой пойдёшь пешком, — отрезает тот в ответ на её колкий выпад в сторону его навыков водителя.
— Мне показалось, что вы вчера помирились, — задумчиво протягивает Юна, искренне недоумевая внезапным разногласиям друзей.
— Да, — соглашается подруга Юнги, неопределённо косясь на него, — пока девушка в кафе не предложила ему переспать по старой дружбе.
— Да я видел её впервые! –выпаливает он раздраженно.
— Как ты мне говорил там? — словно вспоминая, произносит она. — Ах, да! Всех не упомнишь, — цитирует, делая шаг в сторону столика, за которым сидели ребята. — Наверное, забыл, — понимающе.
— Я, конечно, извиняюсь, — прокашливаясь, начинает Чонгук, — но может хватит уже?
— Да, Чон, прости, — она выдавливает из себя виновато и опускает смущённо взгляд.
Они долго извиняются, поздравляют Чонгука с повышением, которое он, безусловно, заслужил. И присаживаются за стол. Юнги упирается взглядом в фигуру девушки, сейчас чувствующую себя некомфортно.
— Ын Ха, привет, — здоровается он вежливо. — Ты… в порядке?
— Привет, — она скромно улыбается в ответ, хотя на её лице совершенно чётко читается замешательство. — Всё хорошо.
Всё очень странно. Этот дурацкий день странный. И то, что она решила сюда прийти. И внезапное появление кого-то из той, другой жизни. И потеющие так не к стати ладошки. И даже голос Чонгука странный какой-то и очень далёкий сейчас.
— Йевон, это моя сестра, Ын Ха…
— Сестра? — удивляется девушка, рассматривая её немного дольше допустимого. — А вы и правда очень похожи.
— Спасибо, — отвечает Чонгук.
— Я слышал, ты восстановилась… — снова голос Юнги над самым ухом заставляет вздрогнуть. — В университете.
Не то, чтобы Ын Ха боялась его, но это было очень странно и неожиданно, потому что она не любила внимание к себе. А Юнги его явно проявлял.
— Да, — отвечает, натянуто улыбаясь. — Простите, мне нужно выйти.
— Я с тобой, — вскакивает брат следом, но Ын Ха испепеляет его взглядом, желая, чтобы он просто пошутил сейчас.
— Чонгук, расслабься, я ненадолго…
***
У Чимина сегодня выходной. Чимину сегодня хочется расслабиться и забыться. Неважно, что чужие губы холодные, хоть и податливые. Неважно, что голова кругом, а мир — калейдоскопом. Неважно, что на месте этой девушки сотня других перед глазами и только одна в мыслях. Чимину сейчас ничего не нужно, кроме умелых рук под обоймой из чувства вины, с которым «просто жить» не получается. И ему сейчас хочется боли, чтобы заглушить пустоту внутри, заполнить её криком или стоном, хоть чем-нибудь. Неважно, что это неправильно и что это просто коридор. Неважно, что десятки людей снуют туда-сюда и что он всё-таки преподаватель. Ничего сейчас не важно, кроме оседающего на колени тела, стонущего почти прекрасно, но всё же неестественно и так знакомо до боли.
У Чимина язык прилипает к нёбу, когда тонкие пальчики тянут болванку ширинки вниз, а пухлые губы мажут где-то у живота, позволяя негромкому стону слететь с них раньше времени. Чимин знает, что поступает неправильно и уверен, что понятия не имеет, как может вообще быть правильно. Он просто весь полностью неправильный: от выкрашенных в блонд волос и до самых кончиков пальцев на ногах. Он выдыхает рвано и почти рычит, когда чужие пальчики начинают пробираться под серые боксёры. Сладостная истома разливается по телу миллионами маленьких импульсов. Чимин прикрывает веки, позволяя мыслям ускользать слишком быстро и часто, а удовольствию — проникать в подсознание и задерживаться там сначала на долю секунды, потом на две. Позволять страсти измеряться в децибелах. Растворяться в обжигающем дыхании чужого тела. Срываться с цепей и ломать оковы, тяжёлым грузом оседающие на ресницы, не позволяя открывать глаза.
Чимин свои пальцы в чужие волосы вплетает умело, задерживаясь на затылке немного дольше нужного и немного резко притягивая к себе, чтобы выдохнуть. И почти выдохнуться. Открыть глаза, пеленой покрытые, и улыбнуться похабно — так, как когда-то давно, что будто и не на самом деле. Чимину внезапно устоять на ногах сложно, когда ему бьет в голову чёртово дежавю: маленькая чёрная макушка, исчезнувшая за углом. У него воздух из лёгких будто весь разом выбивается, а руки торопливо застёгивают молнию на штанах. «Спасибо» вырывается в никуда конкретно, и Чимин спешит туда, где спряталась его отрезвляющая таблетка.
И он находит её.
Залившуюся румянцем и тяжело дышащую. Прислонившуюся к стене, чтобы не упасть на внезапно слабые ноги.
— Подглядывать нехорошо, — шепчет он на ухо, чувствуя, что имеет право злиться за вторжение в личную жизнь. Потому что и правда… личную.
— Спасибо, я знаю, — отвечает Ын Ха отрешённо и смотрит куда-то вниз, лишь бы не на него.
Чимин чувствует, как она дыру в его груди одним своим взглядом просверливает навылет и заставляет сердце пропускать удары, словно в заходившейся аритмии, которой у него отродясь не было. Чимину хочется встряхнуть её хорошенько, почувствовать, что настоящая, живая, а вовсе не плод охмелевшего сознания. Чимину хочется прижать к себе это хрупкое тело, внезапно ощутив, что без него не выживет и не проживёт. Внезапно всё так мешается в голове, что тошнить начинает от скорости смены мыслей.
— Мне было неприятно, — прокашливаясь, говорит он, беспрепятственно уходя на дно тяжёлым камнем.
— Мне тоже, Чимин, — соглашается с ним она, скользя взглядом по фигуре рядом, отчего Чимину бы провалиться под землю мало. — Мне тоже неприятно, — она не спеша снимает со своего безымянного пальца колечко и вкладывает в его ладонь. — Прости, я не хотела тебе мешать.
— Не надо, — шипит он почти озлобленно и борется с болезненным желанием схватить в охапку и не отпускать. Наверное, сегодня он выпил гораздо больше, чем стоило.
— Что «не надо»? — не понимает она.
— Не надо всего этого, — шепчет, всё же позволяя себе сорваться и схватить за плечи. Почувствовать дрожь, передавшуюся от тела к телу, такому родному, но слишком чужому. — Святая невинность, блять! — ругается он, повышая голос и пугая Ын Ха ещё больше. — А я рядом с тобой на контрасте — кусок дерьма, не больше.
— Чимин, можно мне уйти? — скулит она почти неслышно и пытается выкрутиться из его хватки.
— Ты уходишь, — он нервно смеётся, запрокидывая голову назад. — Ты снова уходишь. Всю жизнь будешь бегством спасаться? Это, наверное, проще, да? — не спрашивает, ядом обжигает, воздух из лёгких выбивает. — Уехала туда, где тебя никто не знает. Где никто не хочет свернуть тебе шею в переулке. Где никто — никто, чёрт возьми! — не подходит к тебе и не говорит, что ему так, блять, жаль, что даже торжествующую улыбку с лица стереть не смог, — в его голосе столько горечи, что Ын Ха у себя на языке её почти чувствует. — А ты думала о других людях? Хоть когда-нибудь? — отчаянно встряхивает её за плечи, всё ещё не отпуская. — А ты спрашивала Чонгука хотя бы раз за всё время, что происходило здесь?
— Ты сейчас обвиняешь меня в чём-то? — выдавливает она отрезвляющее, словно пощёчина. — Ты сейчас смеешь говорить мне, что я позорно сбежала? — она хмыкает, отцепляя его руки от себя. — Позор — это ты, Чимин. И ты прекрасно знаешь об этом. И мне неприятно знать, что ты не меняешься.
— Мразь, да? — усмехается он, вспоминая то, чего никогда не должно было случаться ни с ней, ни с ним.
— Если тебе приятнее думать так, то да, — слишком резко отвечает она, и у самой сердце сжимается внезапно.
Слова больно полосуют душу под неприятно холодящей внезапно рубашкой. Чимин отшатывается, словно действительно ранили. Он поджимает губы и мыслям испариться приказывает. И пустота теперь радует, когда Ын Ха разворачивается, чтобы уйти. И он видит, как загнанно бегает её взгляд по обшарпанным стенам и как её дыхание сбивается внезапно на невнятное сопение.
— Я не это хотел сказать, — шепотом. — Просто ты внезапно стала мне в сотню раз ближе той, что фальцетом выстанывала моё имя пять минут назад, — ухмыляется отчего-то грустно. — Я боюсь, потому что меня разрывает на мелкие кусочки при виде тебя. Я был неправ, Ын Ха.
— И я тоже была неправа, когда думала, что мы сможем просто жить дальше, словно ничего не было, — вздыхает шумно, кутаясь в тёплый кардиган. — Но ведь было, Чимин, было. Я не хочу снова больно.