— Я убил её, — продолжает он, поднимая покрасневшие от напряжения глаза.
— Ты никого не убивал, — шепчет Ын Ха, позволяя Чимину прижаться к ней. — Ты сделал достаточно, — её тихий голос не успокаивает, но дарит какую-то мимолётную уверенность в её словах.
— Нет, недостаточно. Я был очень плохим сыном. Я должен был спасти её. И не смог…
— Чимин, люди умирают: это больно, но необходимо, — убеждает Ын Ха, продолжая гладить его по волосам. — Ты не мог ничего сделать.
— Я мог учиться и работать усерднее, я мог никогда не позволить этому случиться, — продолжает говорить он, комкая в своих ладонях её одежду. — Я должен был тогда, в клубе, Хосоку на его «Чимин, не хочешь заработать?» ответить «Хочу» и запросить побольше, — усмехается грустно. — И тогда всё было бы в порядке.
— При чём здесь Хосок? — не понимает Ын Ха, отстраняясь и пытаясь заглянуть ему в глаза.
А там чёрный-чёрный омут, на дне которого плещется сожаление. Чимин отшатывается от девушки, словно обжигаясь о её слова. Внутри него всё загорается и тухнет неожиданно, сбивая дыхание.
— При том, что он заплатил за твой первый раз, — он поднимается с саднящих колен и смотрит себе под ноги. — И довольно много.Ты же не думала, что трахать тебя в машине было пределом моих мечтаний? — усмехается горько и немного грустно.
— Ты врёшь, — выпаливает Ын Ха, делая несколько шагов от него.
— Постоянно, — соглашается он, поднимая на неё свой взгляд. — Но не в этот раз.
— Хосок не мог…
— Как ты вообще могла с ним встречаться? — игнорирует её слова Чимин, задавая уже несколько лет интересующий его вопрос. — Ты даже не представляешь, насколько он ублюдочный.
— Ты говоришь неправду, — отрицательно качает она головой.
— Нет, тебе просто хочется так думать.
— Ты лжец, — выплёвывает она презрительно. — Нельзя просто взять и изнасиловать человека, а потом перекладывать вину на другого.
— Это просто работа, которую я должен был выполнить, — безразлично пожимает плечами он, хотя в душе пожар не гаснет.
— Это мерзко, Чимин, — вонзает слова прямо в сердце. — Ты мерзок.
Он знает.
Так же, как и то, что нет смысла возражать или оправдываться. Потому что оправданные мерзости всё равно остаются мерзостями, как не крути. Чимину хотелось бы никогда не знать значение этого слова. И ещё многих слов… но поздно, это всё слишком в нём, чтобы избавиться.
— Я перестал обращать на отвращение внимание уже давно, — выдыхает он спустя время, изо всех сил стараясь игнорировать презрение, что на дне карих глаз напротив плещется. — Потому что вся моя жизнь — мерзость в чистом виде. Ты хотела слышать о боли? — возвращается он к её просьбе, горько усмехаясь. — О том, к примеру, как я стал всеуниверситетским посмешищем? Как моя личная жизнь внезапно перестала быть личной?
Ын Ха только выдыхает тихое «Чимин», боясь узнать правду. Она так хотела этого, так хотела, чтобы они просто поговорили и поняли друг друга, но это оказалось больнее, чем она думала. А Чимин этой болью жил. А Чимин засыпал с ней и с ней же просыпался. А Чимин пропитался ею насквозь: вдоль и поперёк.
— Трахаться за деньги было невесело ещё с самого начала, — говорит он, в свои волосы ладонями обеих рук зарываясь беспомощно.
Ын Ха выдавливает «Чимин» снова, но ничего добавить не может, замечая на своих щеках влажные дорожки от слёз. Боль — всего лишь мгновение, вспышка, взрыв, думала она раньше. Только вот… Чимин в этом мгновении жил годами. Только вот он каждый день ходил в университет, говорил с друзьями, отлично понимая, что когда он ляжет в постель вечером, боль будет ждать его, не давая забыть.
— Это так противно, когда ты себе не принадлежишь, когда вся твоя жизнь зависит от того, насколько ты отдашься, — кривит губы в оскале он, чтобы позорно не сдаться и не выдать своё отчаяние.
— Хватит, — просит Ын Ха, но он продолжает говорить, чувствуя, что только сейчас тот момент, когда нужно избавиться от этого груза:
— Нужно быть впечатляющим, нужно улыбаться, будто тебе всё нравится, нужно целовать чужие губы…
— Прекрати, — она перебивает его и закрывает уши руками, но всё равно слышит.
Каждое его чёртово слово.
— Будто тебя не выворачивает наизнанку неплотным ужином, — продолжает говорить он, наблюдая за метаморфозами на её лице. — А знаешь, что самое смешное?
Он спрашивает и едва не давится собственным почти истерическим смехом. Она сама хотела узнать, как чувствовал себя он. Она сама хотела услышать о боли. Поэтому он снова игнорирует её жалобное «Чимин». И слёзы в её глазах тоже игнорирует.
— Когда у тебя даже не стоит на того, с чьей руки сегодня должен жрать, — выплёвывает он, замечая, как её руки безвольно опустились вниз, а по щекам продолжили катиться слёзы. — И ты, блять, всё порно в мире под закрытыми веками проигрываешь заново, только бы возбудиться, только бы расплавиться под чужими руками как можно натуральнее… — его голос срывается под конец, и он стену бьёт со всей силы кулаком. Так, что даже в ушах звенит.
Они молчат.
Чимин дышит рвано и часто, прикрыв глаза. Он чувствует, что совершил ошибку, что вышел из себя, что не стоило ничего этого говорить… Он не хотел. Но стало легче. Ему действительно стало легче. Только отвращение к себе не прошло, а стало гораздо ощутимее. Чимин стоит так какое-то время, прислонившись лбом к холодной стене, пока не чувствует, как его обнимают сзади, утыкаясь носиком куда-то между лопаток.
— Что нам делать теперь, Чимин? — шепчет она дрожащим голосом, обдавая кожу под рубашкой горячим дыханием.
— Давай попробуем обо всём забыть…
========== Один ==========
Комментарий к Один
Мы движемся навстречу финалу, чувствуете это?
Ах да, совсем забыла!
Если Вам внезапно интересно (ну, мало ли), то к фанфику выпускается мидквил под названием “Спаси себя сам”: https://ficbook.net/readfic/7944366
－У нас не получится, Чимин, － шепчет Ын Ха ему в спину, чувствуя, как слезинка прокладывает влажную дорожку вниз по щеке, и вытирая её сомкнутой в кулачок ладошкой. － У нас ничего не получится, мы сломлены.
Чимин дышит тяжело, будто загнанно, она чувствует, как его спина напрягается при каждом вздохе, болезненно отдаваясь внутри. Он думает, что слишком опасно всё это. Он ничего не хочет чувствовать. Как раньше. Почему всё внезапно стало так сложно, когда должно быть гораздо проще и легче? Спустя столько времени должно было отпустить уже, но не отпустило. Воспоминания всё ещё болью отдаются внутри, вынуждая терять контроль, когда терпеть больше не остаётся сил.
Чимин глаза закрывает, ногтями впиваясь в бетонную стену перед собой. У него под веками взрываются вселенные сотнями маленьких отблесков прошлых ошибок и будущих надежд. Чимин знает, что это роскошь для него — надеяться, но иначе не может и не хочет. Потому что жизнь — дар Божий, который он с огромным успехом просрал, занимаясь самоуничтожением. Самобичевание — последнее, к чему он вернётся, отчаявшись, это он понимает совершенно точно.
－Мы живы, － он резко разворачивается к ней лицом, открывая глаза и собирая ладони Ын Ха в свои большие и холодные. － Малышка, мы живы, － улыбается очень искренне, будто только что прозрел. Или даже без «будто». － Мы дышим, － как ребёнок, только что открывший глаза и внезапно познавший новое.
Он выглядит таким воодушевлённым, что сердечко в один миг удары пропускать начинает, то ускоряя, то замедляя свой темп. У Чимина в глазах огоньки горят, которых там отродясь не было. И радости там столько, сколько никогда Ын Ха ни в одних других не видела. Чимин счастлив, кажется. Настолько, что его глаза превратились в две маленькие щёлочки, а пухлые губы － растянулись в искренней улыбке. Ын Ха не знает, как реагировать на это, но, кажется, ей спокойно на душе. И сердце стучит ровно, уже не сбиваясь. Это странно — вот так радоваться. Это непривычно — вот так близко, почти рядом, но не больно. Совсем. Только немного тревожно и безгранично грустно.
－ Ты так этому рад? － спрашивает Ын Ха, выдыхая и подозрительно на него косясь. Это всё же очень… непривычно? Она его таким никогда не видела, кажется.
Она понимает, что он прав. То, что они оба живы, уже хорошо и даже замечательно. Но этого недостаточно, чтобы суметь отпустить прошлое.