Он знает меня. Он знает, о чем я думал, почему я говорю то, что говорю. Между агрессивным отношением и нецензурной бранью я часто забываю, что у Райка есть мозг, возможно, работающий лучше моего.
— Не чувствительный, — говорит он мягко, почти нерешительно. — Думаю, оберегающий и оборонительный — более подходящие слова.
Его глаза наполняются извинениями, он не хочет причинять мне боль, как это делал мой отец. У Райка нет такого страха, как у меня, что я превращусь в Джонатана Хэйла. Но на мгновение Райк, должно быть, почувствовал, каково это — быть им. Я лично знаю, что это не очень приятно.
Глубоко вздохнув, я говорю: — Ничего не могу с собой поделать. Я всегда буду защищаться, когда дело касается Лили.
— Мы её сестры, — вклинивается Роуз. — Все в этой комнате любят Лили и тебя. Мы — последние, от кого ты должен обороняться.
Внутри меня что-то горит, слова так и просятся наружу. Я никогда не говорил ни с одной из сестер Лили об их детстве. Знаю только то, что видел, и то, что Лили мне рассказывала. Если кто-то и может заполнить пробелы и помочь мне ответить на вопрос Дэйзи, так это Роуз.
— Почему Лили разрешалось проводить ночи в моем доме? — спрашиваю я.
— Ты был её другом.
— Роуз. Какие друзья в двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет проводят большинство ночей в чужом доме?
Она сужает глаза.
— Обычно это было на выходных.
Твою мать. Кто-то ударил кувалдой по моему животу.
Судя по выражению её лица, она понятия не имеет, сколько ночей Лили ночевала у меня дома, когда мы были детьми. Но сколько занятий организовывала для неё мать Роуз? Балет, верховая езда, фортепиано, французский.
От моего шока Роуз начинает яростно качать головой.
— Я бы знала. Я бы видела, как она входит через парадную дверь по утрам...
Ее лицо мрачнеет, и Коннор тянется к её руке, пока она ошеломленно смотрит вдаль.
— Ты никогда не видела её по утрам, — говорю я то, о чем думает Роуз. — Водитель моего отца всегда отвозил нас в школу из моего дома.
— У меня были встречи клуба по утрам. Я всегда уходила рано, поэтому я просто думала, что она спит, — это не было обязанностью Роуз заботиться о Лили. Она всего на два года старше. — Сколько ночей Лили спала у тебя дома?
— В средней школе около четырех дней в неделю, а потом она стала приходить всё чаще и чаще, пока не перешла в старшую школу... — я качаю головой и сокрушаюсь. Это моя вина. Огромная часть того, что произошло, я знаю, это моя вина. — ...в старших классах она ночевала у нас почти каждую ночь.
— Я тоже этого не знала, — признается Дэйзи.
Я не удивлен. Дэйзи намного младше, и когда ей исполнилось около одиннадцати, её мать начала искать для неё актерские и модельные агентства. И на протяжении большей части подросткового возраста Дэйзи я помню, как она всегда выглядела изможденной, глаза были тяжелыми, она больше зевала, чем говорила.
— Наши родители не могли знать о ваших ночевках, — говорит Роуз. — Они бы никогда этого не допустили.
— Ты уверена? — спрашиваю я.
В этот момент у меня сжимается грудь, в голове начинает стучать мерзкая обида. У меня не было таких чувств по отношению к Саманте и Грэгу Кэллоуэю, пока я не попал в реабилитационный центр. До этого я считал их самыми крутыми родителями за то, что они позволили своей дочери, моей лучшей подруге, проводить со мной непомерно много времени. Просидев три месяца на терапии и став трезвым, я развеял дымку.
Я начинаю понимать, что произошло.
Рот Коннора медленно приоткрывается в осознании, давая мне понять, что он собрал всё воедино. Почему Лили такая, какая она есть.
Роуз затуманена своими собственными отношениями с родителями. Она видит мать, которая вмешивается в жизнь своих дочерей до такой степени, что сострадание превращается в удушье. Она видит отца, который любит своих детей, покупает им модные вещи и отправляет их в экзотические места, чтобы показать свою привязанность.
— Лорен, — говорит Роуз, — закончи то, что ты хочешь сказать.
— Каждый день Лили спрашивала свою мать, может ли она провести ночь в моем доме. Ответ всегда был один и тот же. А потом, когда Лили было четырнадцать или пятнадцать, Саманта наконец сказала, чтобы мы перестали спрашивать, что её ответ всегда будет «да».
Я помню, как Лили плакала на моей подушке в ту же ночь. Она никогда не говорила мне об этом прямо, но я знал, что единственная причина, по которой она вообще спрашивала свою мать, заключалась в том, что она хотела услышать слово «нет». Хоть один знак, что её мать заботится о ней так же, как о Поппи, Роуз и Дэйзи. Что она заслуживала внимания и времени своей матери. Ее мать заботилась о других сёстрах. Она вкладывала в них всю свою энергию, обходя Лили стороной, как будто та была недостойна этого тепла.
И вот она попыталась найти его на улице. Со мной. А когда этого стало недостаточно, она попыталась восполнить недостаток другими мужчинами. Сексом. Кайфом и интенсивным всплеском эмоций.
— Ты знаешь, почему Лили разрешили бывать у меня дома по ночам? — спрашиваю я Роуз, снова начиная с самого начала.
Ее щеки впадают, спина напрягается, и знакомый холод наполняет ее глаза.
— Потому что ты — Хэйл.
Как я и предполагал.
— Что это, блядь, значит? — спрашивает Райк.
— Лили не нужно было быть хорошей в чем-то, — говорю я ему. — Её мать обходила её стороной, потому что она была моей подругой. Я был её будущим.
Наследница многомиллиардной империи. Её мать сосредоточилась на Дэйзи, на Роуз, которая могла бы быть более успешной в других аспектах. Но Лили — её ценность была сосредоточена в парне. Мне. И я думаю, где-то в глубине души она сама в это поверила. Что она никогда не сможет добиться чего-то большего, чем ублажать других мужчин. Что она обречена на жизнь, меньшую, чем у её сестёр.
Дэйзи хмурится.
— Я думала, что Лили просто получала разрешение, так как она была средней во всем. Я всегда завидовала той свободе, которую она получала.
Я киваю.
— Лили считает, что она тоже должна быть благодарна за свободу.
Вот почему ей трудно признаться себе, что её обидела мать. Её могли задушить, как и её сестёр. И этого не произошло бы.
Но должна была быть золотая середина между тем, что было у Лили, и тем, что сейчас проживает Дэйзи.
Я делаю секундную паузу, эти слова даются мне труднее всего.
— Ваша мать любила тебя, Дэйзи, и тебя, Роуз, — говорю я, глядя на каждую из девочек. — Даже Поппи была осыпана подобной властной материнской любовью. А Лили... она была лишена всего этого. Она была как гадкий утёнок.
Глаза Роуз стекленеют, как будто она может заплакать. Я никогда не видел у неё слёзы. Я всегда представлял, что они леденеют. Её голос, однако, странно стоек.
— Я не знала... — она качает головой. — Моя мама хотела, чтобы вы стали парой. Я знала это, но я больше винила тебя за то, что ты забрал у меня сестру. Я не понимала, что ей в действительности некуда было больше идти.
Ну, это заставляет меня чувствовать себя дерьмом. Она говорит так, будто я был единственным вариантом для Лили.
— Она могла бы остаться дома.
— Она была бы одна, Лорен. Меня почти не было дома из-за школы и балета.
И тут волна вины просто уничтожает меня.
— Да, может, ей и следовало быть одной. Посмотри, к чему мы докатились, — я качаю головой, многократно проводя руками по волосам. Моя нога начинает подрагивать от волнения.
— В этом нет твоей вины, — говорит мне Роуз. — Наша мама должна была сказать ей, что она любит её за что-то большее, чем быть с тобой. Она могла бы найти ей занятие, что-то, чего можно добиться.
Мечта, страсть, хобби, гребаный спорт. Секс стал всем этим для Лили. И я никогда не останавливал её. Ни разу. Я был настолько поглощен своей зависимостью, что мне было все равно, что, черт возьми, она делает, лишь бы она дышала в конце ночи. До тех пор, пока она была рядом со мной — была моим лучшим, блядь, другом.