Что я знаю точно, так это то, что она работает внештатным преподавателем в штате Мэн. Замужем. Двое детей. Когда я был маленьким, я репетировал в голове одну и ту же конфронтацию. Как я стою на крыльце дома моей биологической матери. Как спрашиваю ее, почему она не хочет меня видеть, почему она никогда не звонила и не оставляла записок. Но в мыслях я думал о Саре Хэйл, а не об этой Эмили Мур.
Имя изменилось, но мои вопросы — нет. Мне просто нужно решить, когда ехать и кого взять с собой. Может быть, Райка или Лили, но ни тот, ни другая не знают, что я планировал поездку в Мэн. Райк не одобрит, решив, что я еще больше погрузился в мир своего отца. Поэтому я склоняюсь к поездке с Лили.
Но я не могу встретиться с Эмили сегодня, даже если захочу.
Райк хочет научить меня скалолазанию. Не в спортзале. А на настоящей, блядь, горе. Мне пришлось спросить, будем ли мы использовать веревки и ремни — учитывая, что парень занимается свободным лазанием (он достаточно глуп, чтобы взобраться на гору, не имея ничего, кроме рук, ног и мела). Мы планируем лазать нормальным, здравым способом. Он может притворяться Человеком-пауком сколько ему угодно, пока я этого не вижу.
Я не могу уйти, пока не закончу разбирать утреннюю почту вместе с Роуз.
Кухонный стол завален письмами, конвертами из оберточной бумаги и небольшими пакетами.
Папарацци продали фотографии Лили, покупающей тампоны в продуктовом магазине. Это просто смешно. А ее «фанатская» почта становится всё больше и больше с каждым новым заголовком на обложке журнала сплетен. Большинство писем — от стариков, которые думают, что она ответит или встретится с ними где-нибудь для секса. Это то, что происходит в последнее время. Люди хваткие, как черти. Я думал, что тот парень в коридоре Принстона был просто случайностью, но многие мужчины чувствуют, что Лили хочет любого секса, даже от них, только из-за ее зависимости. И они пытаются получить его от нее.
Как будто у нее на теле приклеена табличка «открыто» 24/7. И она никак не может поменять её на «закрыто», а я знаю, что она этого хочет. Слава Богу, у нее есть телохранитель.
Я вскрываю пару писем и чуть ли не блюю от фотографии яиц какого-то чувака.
— Измельчи это дважды, — говорю я Роуз, бросая фотографию в ее стопку. Шредер грохочет у ее ног, пока она закидывает в машину все больше и больше почты.
Она смотрит на фотографию, переворачивает ее и фыркает.
— Я буду думать о тебе, пока ты трогаешь себя, — читает она. — Я не разделяю ваших чувств, мистер Гордон.
— Этот парень живет в государственной тюрьме. Этот факт заставляет меня чувствовать себя фантастически.
Я бросаю ей еще одно письмо, а затем разрезаю ножом пакеты.
Я бы очень хотел, чтобы нам вообще не приходилось просматривать эту почту. Я бы предпочёл сжечь ее, даже не открывая, но некоторые люди кстати посылают деньги. Иногда в шутку, а иногда, как мне кажется, они искренне верят, что Лили трахнет их за деньги. Роуз, Лили и я договорились собирать деньги и жертвовать их в женский приют в городе. Хоть кто-то получит от этого пользу.
Так что мы с Роуз провели все утро, разрывая, раздирая и измельчая. Лили бы присоединялась к нам, но мы с Роуз специально стараемся оградить ее от яиц мистера Гордона и компании. Однажды Лили случайно открыла письмо с вложенными фотографиями, и ее глаза расширились от ужаса, как будто этот человек был в шаге от того, чтобы ворваться в наш дом и изнасиловать ее. Я тоже думал о такой возможности, поэтому и установил лучшую систему безопасности.
Лил не признается в этом, но мы с Роуз видим, что она боится выходить из дома. Она редко выходит на улицу, а если и выходит, то, как правило, после долгих уговоров.
Лили смирилась с тем, что мы с Роуз занимаемся разбором почты, называя это «временем сближения». Я не был фанатом №1 Роуз, даже после того, как разразился сумашедший дом, провоцированный СМИ. Но то, что когда-то было закованными в лёд отношениями, удивительным образом начало оттаивать.
— Поскольку мне теперь придется ходить на деловые встречи, — говорю я ей, — мне понадобятся повседневные костюмы. У тебя ведь еще есть те черные из твоей линии мужской одежды?
Она замирает, и шредер перестает рычать.
— Ты не обязан мне помогать, Лорен. Мне не нужна твоя благотворительность.
За один месяц Роуз потеряла почти всех инвесторов, которые у нее были для Calloway Couture. Только один остался на борту из преданности.
Я закатываю глаза.
— Это не благотворительность. Мне нужны костюмы. Теперь, когда ты уволила кое-кого, они больше не клетчатые и уродливые.
Я не могу произнести имя Себастьяна, если только мне не хочется, чтобы на меня напала ярость.
— У него был ужасный вкус, — говорит она, поджав губы. Как только Роуз выкинула этого парня из своей жизни, он сфотографировал себя для «Rich Kids of Instagram» и назвал ее пиздолизкой. Если вы просто произнесете его имя, она сразу кажется готовой броситься за ножницы для того, чтобы отстричь кому-нибудь яйца.
Роуз оценивает мой нынешний гардероб. Чёрная футболка с V-образный вырезом и выцветшие джинсы Diesel.
— Ты ходишь в офис в таком виде, — напомнила она мне. — Зачем тебе костюмы?
— У меня еженедельные встречи с отцом. Если я появлюсь в этом, то он мне все уши прожужжит.
Управление собственной компанией пугает меня. Я не хочу вложить в нее всю душу, а потом все разрушить. То, через что проходит Роуз, — это чертовски отстойно. Может быть, именно поэтому я предпочитал апатию все эти годы. Тебе не может быть больно, когда нечего терять.
Она обдумывает мое предложение, а затем снова начинает набивать шредер. Он с грохотом оживает.
— Хорошо, но ты должен заплатить полную цену.
Я смеюсь.
— Никаких семейных скидок? Я буду твоим шурином.
— Против своей воли, — говорит она с холодным взглядом. Господи Иисусе. Я никогда не переживу этого.
Я виню Коннора.
Он каким-то образом заставил меня открыть свои истинные чувства по поводу этой свадьбы. Я признался, что не хочу жениться на Лили, по крайней мере, не так. Я хочу сделать это на наших собственных условиях. А Роуз каким-то образом переиначила это в то, что я вообще не хочу на ней жениться. Если бы я мог, я был бы помолвлен еще лет пять. Она была бы моей невестой, и мы бы поженились, когда оба были бы здоровы и влюблены. Но это не то будущее, которое станет нашей реальностью, поэтому я прекращаю попытки представлять его.
Я заглушаю этот разговор, вскрывая небольшой пакет. Вчера я совершил ошибку, слепо засунув руку в коробку. Я больше никогда, никогда не хочу прикасаться к сперме другого мужчины. Роуз не могла перестать смеяться, пока я тридцать минут отмачивал руки в дезинфицирующем средстве.
Я высыпаю содержимое на стол, покрытый пластиком. Ярко-неоновый розовый член смотрит на меня. Не прикасаясь к нему, я убираю фаллоимитатор в мусорный пакет.
В следующей коробке лежит то, что выглядит как дорогой вибратор, совершенно новый, завернутый в оригинальную упаковку. Я оставляю его на столе, пока читаю карточку.
И тут с лестницы доносится возбужденный визг. Лили спрыгивает с лестницы, ее сияющие глаза прикованы к вибратору.
Я обхватываю ее за талию, прежде чем она успевает схватить его. Она показывает на упаковку.
— Это новинка!
— Я в курсе, — говорю я. — Но ты все равно не можешь его взять.
Она поворачивает шею.
— Это Zell500. Люксовый бренд. Ты не можешь просто выбросить его на помойку, — её глаза становятся большими. — Это святотатство.
У меня возникает искушение зачитать ей открытку: Красивая игрушка для твоей красивой киски, моя прекрасная Лили. Это, блядь, стремно, и я знаю, что это остановит ее. Но я и пугать её не хочу. Это то, чего мы пытаемся избежать во всем этом.
— Это вибратор, Лили, — огрызается Роуз, — а не Святой Грааль.
Я улыбаюсь Роуз.
— Значит, он тебе не нужен?
Она смотрит так, будто готова отправить меня в шредер.