Мимо проехал сорок восьмой троллейбус, совсем пустой.
Боль не отпускает. Сретенка не хочет прощать Соню.
Не прощаешь. Прощай. Прощай, моя Сретенка.
Андре больше нет. И Фридриха нет. Он всегда опережал ее на полшага. Он пошел на вокзал и умер.
Соня отошла от черной витрины. Двинулась вперед, медленно, потом быстрее, к Колхозной площади, к Садовому. По Садовому ходит троллейбус, потом он свернет вниз, под горку, и отвезет Соню на Казанский вокзал. Это совсем рядом.
Полы длинного стеганого халата намокли, прилипли к ногам. И волосы прилипли ко лбу, к мокрым щекам. Детское байковое одеяло Соня прятала теперь на груди, прикрывая его отворотами плаща, чтобы оно было сухим и теплым.
Казанский вокзал, языческая, грозная, гулкая громада. Несгораемый ящик.
Соня быстро шла через зал ожидания. Она по-прежнему прятала одеяло — не от дождя, а от чужих глаз. Одеяло — это улика. Оно может выдать Соню, Сонины намерения, цель ее недолгого ночного пути.
Она вышла на перрон. Совсем недавно она простилась здесь с Фридрихом. Вот туда она и пойдет, к третьему пути, там и сейчас стоит поезд, люди спешат к вагонам, хрипло, возбужденно переговариваясь, гремят тележки носильщиков, кто-то с кем-то прощается, судорожно обнимается, гладит по плечам.
Вперед, вперед, мимо сонных проводников, лениво проверяющих билеты, мимо мужчин с чемоданами и сумками, мимо женщин, несущих на руках спящих детей. Мимо живых людей, им не больно, и слава богу, и пусть они живут, заваривают чай, засыпают и просыпаются…
Вот и кончился длинный, узкий, залитый асфальтом язык перрона. Здесь, у самого края, ни души. Поезд и люди остались за спиной, далеко. Никто не видит, как Соня спускается вниз. Четыре ступеньки.
Здесь пахнет мазутом, землей, мокрым щебнем, металлом. Рельсы, шпалы. Соня быстро шла, глядя прямо перед собой, спотыкаясь, прижимая к груди детское, мягкое, вчетверо сложенное одеяло.
Теперь можно его достать. И надо снять плащ, он ей мешает. Не останавливаясь, прямо на ходу, перекладывая одеяло из руки в руку, Соня сняла с себя плащ, бросила его на землю.
Пошла медленней. Надо выбрать место. Надо торопиться, иначе вымокнет Сашино одеяло.
Вот здесь. Соня опустилась на колени, на темный острый гравий, и осторожно положила на тускло поблескивающие рейки рельсов, на мокрые шпалы свое одеяло. Аккуратно расправила и, нагнувшись, уткнулась в него головой, лбом, носом, стиснутыми губами, уткнулась в теплую, ветхую, мягкую, пахнущую утюгом и домом бело-голубую плоть.
Она ничего больше не видела, замерев в неудобной позе, зажмурившись, сжавшись, оцепенев. Оставалось только дождаться избавления от боли. Будет самая страшная боль, и — сразу же — избавление, и ради этого спасения от многочасовой пытки можно выдержать последний удар. Ждать недолго, вот и грохот приближающегося состава, мерный перестук колес.
Мама! А когда голова болит, ее — тоже?!
Да, сыночек. Прости.
Грохот рос, заполняя собой все пространство между землей и небом… Как будто папины танки идут на учениях… Броня крепка…
Чьи-то руки вцепились в Сонины локти и плечи, рванули вверх, подняли Соню с земли. Она стояла на ватных ногах, качаясь из стороны в сторону. Удар — это Соню наотмашь ударили по щеке.
В темноте, совсем рядом, мелькали узкие квадраты яркого света. Это окна электрички, с грохотом промчавшейся по соседнему пути.
Две женщины, в железнодорожной форме, молодая и старая, трясли Соню за плечи:
— Ты что?! Ты что, дура?! Как же можно-то? Ой, дура! Ой, дура!
Теплые мягкие ладони стиснули Сонины щеки. Пожилая женщина всматривалась в ее лицо с состраданием, гневом, укором.
— Ты что ж удумала-то, дочка? Пойдем! Ой, дурища… Живая?
— Помогите мне. — Соня, качнувшись, вцепилась в ее плечо. — Мне больно.
Она стояла, не чуя ни рук, ни ног, глядя, как молодая женщина поднимает с земли одеяло, стряхивает с него гравий и грязь, бормоча:
— Сейчас… Сейчас… К нам пойдем. Вон наша будочка… Почистимся… Замоем…
Они перевели Соню через пути, осторожно и бережно, как слепую. Все самое страшное позади — рельсы, шпалы и мокрый колкий гравий. Впереди — живая, теплая, пропитанная дождем земля. Дом, свет и тепло.
Соню подвели к будке, придерживая за плечи, обнимая, что-то негромко говоря в два голоса… О чем они говорят? Сейчас она их услышит, сейчас.
Они говорят о том, что скоро она согреется, у них есть электрический чайник, он как раз вскипел. И о том, что надо будет потом найти ее плащ, они видели из окошка, как она бежала, а потом остановилась, сняла с себя плащ и бросила его на рельсы.