— Мартин, познакомься, это Станислав Федотович Петухов, капитан «Космического Мозгоеда». Ты можешь ему доверять.
— Ну здравствуй, — сказал капитан, поднявшись и протягивая руку.
К счастью, Мартин уже проходил этот ритуал приветствия на яхте и от протянутой руки не шарахнулся.
— Здравствуйте, — настороженно ответил он.
— Ну что, иди каюту посмотри. Выбор, правда, не велик. Всего две свободных осталось. А потом Дэн тебе корабль покажет.
Мартин покосился на Корделию, как бы ожидая разрешения.
— Иди, — ласково сказала она, — иди, не бойся. Тебя здесь никто не обидит.
Мартин кивнул и ушел вслед за рыжим.
— Вы на него, пожалуйста, не сердитесь, Станислав Федотович, — продолжала Корделия, — он в первые дни прятаться будет. Мартин боится людей. Ко мне вот за пару месяцев привык, а с остальными пока сложно.
Капитан вздохнул.
— Вот уж чем меня не удивить, так это выходками киборгов. Сгущенка, кошки, штаны… Правда, Ланс? — Он обернулся к сидевшему в углу пультогостиной темноволосому киборгу. Тот как-то повинно склонил голову. — У наших с людьми тоже все непросто. Даже у Дэна. Хотя он, казалось бы, мальчик взрослый и самостоятельный. А вот с Лансом еще заботы будут. С вашим-то, по крайней мере, клетка не понадобится.
Потом Мартин отправился на яхту за вещами, а Корделия, сделав вид, что тоже хочет взглянуть на каюту, попросила навигатора ее проводить. Убедившись, что капитан их не видит, она шепнула рыжему несколько слов. Рыжий вопросительно выгнул бровь.
— Мне сохранить это в тайне?
— Желательно. Для людей это опасности не представляет. Но если они будут в курсе, Мартин догадается.
Навигатор несколько мгновений подумал, затем кивнул, как бы признавая правоту Корделии.
— Хорошо. Я никому не скажу.
Потом экипаж яхты нанес ответный визит. Уже Вениамин Игнатьевич провел экскурсию для молодого коллеги. Полина предъявила остатки хаваарской травы, прожорливую биоклавиатуру на потолке и Котьку, которая, ошалев от такого наплыва гостей, пыталась спрятаться в диванчик. Тед, видимо, недостаточно удовлетворенный осмотром каюты Киры на яхте, пытался повторно осмотреть собственную. Разумеется, опять же в компании с Кирой. Михалыч чем-то гремел в машинном в ответ на ирландский прононс Джона Фланагана. И даже капитан МакМанус решился покинуть на несколько минут судно, чтобы пожать руку бывшему старшине космодесанта.
Корделия и Мартин сидели на койке в избранной им каюте.
— Все будет хорошо, — в который раз повторила Корделия. — Это хорошие люди. Ты можешь им доверять.
Мартин ничего не ответил. Только ниже опустил голову. Русая прядь, более темная у корня и будто выгоревшая на кончике, скатилась на лоб. Корделия чувствовала, что должна что-то сказать, что-то очень важное, а не это банальное, затертое «все будет хорошо», но ничего не могла придумать.
Обещать, что непременно вернется? Что заберет его? Что они полетят домой? Это же и так понятно. Чем больше она будет об этом твердить, тем печальней будет становиться Мартин. Она прижалась лбом к его виску. Как жаль, что она не обладает способностью киборгов обмениваться мыслями, не прибегая к словам. Без слов она бы многое могла ему сказать, то, что разучилась говорить пятнадцать лет назад. А с необходимостью все укладывать в слова, в предложения, соблюдать синтаксис, это почти невозможно.
— Помни о том, что я люблю тебя. Что бы ни случилось, помни об этом.
Мартин шевельнулся. Он повернул голову так, чтобы их виски совпали, синхронизировались через стучащий в них ритм. Возможно, через этот ритм они обретут способность слышать мысли друг друга.
— Я тоже тебя люблю.
***
Флайер тряхнуло. Корделия услышала скрежет и стон. Протяжный стон сминаемого, раздираемого металла. Флайер содрогнулся, как подбитая камнем птица. Дернулся, заметался.
— Нас атакуют! — крикнул Ордынцев, вцепившись в штурвал. — Держись.
Корделия не испугалась. К ней пришла мимолетная, как вспышка, прохладная радость. Эта радость прокатилась по позвоночнику сверкающим ледяным кристаллом. «Вот оно!» подумала Корделия. «Свершилось».
Удар в бронированное брюхо аэромашины. Еще один. Флайер подбросило. Он завертелся, стал заваливаться на бок. Корделию удерживал в кресле ремень безопасности. Время замедлилось. Стало вязким. Минуты стекали горячей обжигающей смолой. Хвостовой стабилизатор отказал. Левый двигатель задымился. Корпус выдержал двойное попадание, не развалился, с визгливым жестяным стоном пережил деформацию, втягивая в поврежденное брюхо продавленные лохмотья, но утратил свою обтекаемую летучесть.
Это Ордынцев заставил ее лететь на аудиенцию в Совет Федерации на тяжелом бронированном «лимузине». Если бы она по своему обыкновению, по легкомысленной своей вызывающей дерзости выбрала верткую машинку с боеспособностью стрекозы, они были бы уже мертвы. Этот облитый броней, неповоротливый, медлительный жук еще пытался ползти, оставляя за собой дымный след — из вспоротого чрева стекала маслянистая кровь. Флайер падал. Бывший майор отчаянно тянул на себя штурвал. Панель управления покрылась яркими пятнами предупреждений.
Корделия взирала на происходящее почти безучастно. Будто находилась в пугающе правдоподобном симуляторе, созданном именно для таких, как она, страдающих эмоциональной атрофией. Чтобы испугались по-настоящему, чтобы кровь закипела от переизбытка адреналина, чтобы нервы тянулись и звенели, чтобы в голове — космическая пустота, чтобы сердце застряло в горле.
Есть пустота, и в голове, и в груди, и в руках и в ногах. Тело вдруг стало полым, как сваренная из трубок скульптура. И в пустоте этой раздавался звон. Протяжное, гудящее эхо. Она сейчас умрет. Умрет? Да, умрет. Она же этого хотела. Она пятнадцать лет этого хотела. Она играла со смертью в догонялки. Она заманивала ее, зазывала. Раскидывала лакомства, расставляла ловушки. А смерть эти ловушки обходила и к расставленным лакомствам не прикасалась. Смерть вела себя, как некогда отвергнутый любовник. Этот любовник уже являлся с предложением, но его оттолкнули. Привести оскорбленного любовника к алтарю вторично будет непросто. Корделия долго за ним гонялась. И что же? Ей наконец удалось? Любовник явился на зов?
Флайер рухнул на крышу торгового центра. Стало тихо. Корпус еще вибрировал и постанывал.
— Сергей, — позвала Корделия.
Ордынцев не отвечал. Он уткнулся лицом в окровавленный штурвал. Корделия протянула руку и коснулась пальцами его шеи. Пульса не было. Корпус машины потрескивал. Тянуло горелым пластиком. Флайер лежал на боку, задрав правое крыло, как павшая на дороге лошадь заднюю ногу. Ремень безопасности сдавливал ребра. Корделия буквально висела в этом эластичном аркане. От удара стекло в пассажирской дверце деформировалось и выскочило из пазов.
Корделия задрала голову и посмотрела вверх. Темнеющее, налитое неразбавленной синевой небо. Это равнодушное небо снова взирает на нее огромным любопытствующим глазом. Тогда пятнадцать лет назад этот глаз был бездонно черным. Жерло, уводящее в небытие, с выпуклым внешним веком. Сейчас это веко было сорвано, срезано взрывом, небытие уже текло в покореженный салон едким черным дымом. Зародившееся где-то в недрах поверженной туши пламя набирало силу, расползалось по синтетическим жилам, пропитывая пластиковые ткани, целя в средоточие машинной жизни — в топливо. Немного осталось. Она подождет. Смерть будет быстрой. Она отравится дымом и не успеет почувствовать, как воспламеняется и течет кожа. Взрыв обратит ее в беспорядочное скопление атомов, и она снова окажется на «Посейдоне», где исправит свою ошибку — она не останется в салоне, она спустится в каюту с Домиником и Мартином. Она не услышит этого страшного, идущего из глубин воя, не узнает предсмертного отчаяния, не заглянет в нависающий иллюминатор…
Она вдруг забилась, заметалась в путах державшего ее ремня. Мартин! Мартин! А как же Мартин? Тот, который остался на транспортнике. Она же обещала! Если она не вернется, то нарушит данное слово. Она твердила, что никогда его не предаст, что не исчезнет, как исчезла его мать. «Мы скоро заберем тебя отсюда, сынок…» Вот что осталось от его матери. Слова! Что останется от нее? «Помни, что я люблю тебя…» Она сказала это, покидая транспортник. Люблю? Что есть любовь? Любовь это не слова, это действия, это поступки, это жизнь.