Два года назад Коля купил по случаю территорию бывшего пионерского лагеря с остатками строений. Купил просто потому, что продавали дешево, а свободные деньги были. Некоторое время он думал, что с этой покупкой делать дальше – перепродать или сдать в аренду, а потом решил строить там загородный дом. Место чудесное, рядом река, кедрач, к тому же все коммуникации сохранились.
– Чего ты волнуешься? – удивилась я. – Событие-то приятное. Поехать, полюбоваться да день новоселья назначить.
– Ай! Ты не понимаешь! Я с этим домом все нервы себе истрепала. Вот сейчас приедем – и снова что-нибудь да будет не так!
– Все равно это когда-нибудь закончится. Все построится, устроится, сделается по твоему вкусу! Так всегда бывает, успокойся.
– Да не могу я не психовать! Не выношу, когда что-то не по мне, ты ж меня знаешь!
Да, уж я Верку знаю. Мы знакомы с незапамятных времен, потому что жили по соседству, на одной лестничной площадке, а наши матери были подругами.
Нас с Веркой вместе катали в колясках, потом мы вместе ходили в детский сад, потом сидели за одной партой, учились в одном институте, а теперь вместе работаем в Научной библиотеке университета. Мы даже карьеры сделали одинаковые – начали с простых библиотекарей на выдаче книг и дослужились до руководителей отделов. Я заведую сектором естественных наук, а Верка командует залом периодики.
Раньше мы с Веркой были неразлейвода, а теперь постепенно отходим друг от друга, и вовсе не по Веркиной вине. По моей.
Как только Верка стала богатой замужней дамой, она почему-то вбила себе в голову, что обязана мне помогать. После нескольких ее попыток заплатить за меня в столовой и сделать мне дорогой подарок мы тяжело поссорились. Верка плакала и говорила, что у меня трудный характер. Я ощущала себя какой-то бабой-ягой, ведь я понимала, что Верка делает это от чистого сердца, что она просто хочет порадовать меня, но уступить Верке не могла. Во мне вдруг проснулась «пролетарская гордость», которая не дает мне пользоваться халявой. Я отказываюсь, даже когда Верка хочет просто подвезти меня куда-нибудь на своей машине.
Я даже в гостях у Верки не люблю бывать. Из-за ее экономки. Каждый раз, как я прихожу к Верке, она окидывает меня таким презрительным взглядом, что у меня загораются уши. За что она меня презирает, я не знаю. За одежду и обувь, не такие дорогие, как у Верки, за отсутствие бриллиантов в ушах и на пальцах? Не знаю, но каждый раз, когда она подает нам с Веркой кофе, мне кажется, что она плюнула мне в чашку. Ну или… очень хотела.
Когда Верка, навещая мать и брата, забегает ко мне, мы, как в старые времена, сидим на моей кухне, пьем чай, треплемся и хохочем, как прежде. И тогда я чувствую, что наша дружба все-таки никуда не делась.
Но Верке пришлось смириться с моей «пролетарской гордостью». С тех пор она дарит мне только книги о живописи. Верка знает, как я люблю рисовать.
Я рисую всегда и везде, на всём и всем, что попадется под руку. В седьмом классе мама и отчим подарили мне этюдник и масляные краски, и я почти забросила учебу… Я рисую все – натюрморты, пейзажи, портреты. Лучше всего мне удаются портреты.
Я никогда и никого не заставляю позировать. Я просто смотрю на человека, наблюдаю, до тех пор пока не начинаю видеть его внутренним зрением, а потом просто переношу на холст или бумагу этот внутренний образ. Мои портреты очень популярны среди друзей и знакомых. Говорят, что мне удается уловить не только внешнее сходство, но и характер. А лучше всего мне почему-то удаются детские портреты. Их у меня множество, еще больше я раздала или раздарила.
– Грека, – прервала мои мысли Верка, – на Новый год ничего не планируй. Отпразднуем на природе. Считай, что вы с Сережей приглашены!
Грека – это я. Так меня когда-то назвал Эдька, младший Веркин брат. Нам с Веркой тогда было по шесть лет, а Эдьке четыре. Ну не мог такой крошка правильно произнести мое сложное имя – Гретель.
Этим имечком меня наградила мама. В детстве она прочитала книгу «Серебряные коньки», и героиня этой книги – голландская девочка Гретель, которая сначала была бедна и несчастна, пасла гусей и терпела обиды, а потом победила в конькобежных состязаниях и выиграла серебряные коньки, – так полюбилась ей, что много позже, когда у нее появилась я, она назвала меня ее именем.
Я живу в этом имени, как в чужом, неуютном доме, и каждый раз, представляясь, испытываю неловкость. Люди обычно переспрашивают: «Как, как?» и внимательно вглядываются в меня, наверное, ищут признаки западно-европейской крови, которой во мне нет ни капли. Как я жалею, что мама не полюбила героиню какой-нибудь русской сказки, и как я завидую всем Машам, Дашам и Наташам, поймет только тот, кого дразнили Грелкой, Телкой и даже Дрелью. А уж сколько раз я слышала в свой адрес стишок про Греку, которая «ехала через реку» и про рака, который «Греку цап!»…