Неважно, что говорила мать. Диана знала, что никогда не станет женой Грейсона. Он признавался ей в любви, и Диана имела основания верить ему. Но она не могла ответить на его чувства – в этом Диана была совершенно уверена – а значит, повела себя весьма дурно. Только что она стала свидетелем, как её сестра вверила себя человеку, которого не любила. И хотя Элизабет ничем не выказывала своих истинных переживаний, Диана ясно видела, насколько ей больно вновь выходить замуж так скоро. Ведь её любовь к Уиллу была такой чистой, а его смерть – столь недавней, что Элизабет всё ещё не до конца оправилась от горя.
Диана прижала колени к груди и свернулась калачиком на постели. Именно в этой комнате с лососево-розовыми обоями, ковром из белой медвежьей шкуры и старым, обтянутым золотой тканью креслом, состоялось их первое настоящее свидание с Генри. Они лежали вдвоем на этом ковре перед маленьким камином. Диана отдала бы все, лишь бы вернуть тот день, когда она ещё не знала, что Генри не такой, каким кажется, и какие роковые ошибки она способна допустить. Диана устала от всего, что натворила, но плакать не могла. Изменить прошлое нельзя – теперь оно стало неотъемлемой частью её жизни.
Диана получила то, что хотела, пусть и не тем путем, которым себе представляла. Она мечтала чувствовать себя по-другому, и её желание сбылось. Только теперь ей стало ещё хуже. Она выросла, потеряла невинность, но жестоко ошиблась, поверив, что Грейсон поможет забыть Генри. Ведь молодой Шунмейкер навсегда заполонил собой её мысли, и то, как он поступил с ней, впервые не казалось Диане таким ужасным, потому что она поступила с ним точно так же, и теперь понимала, насколько мало значил для неё этот порыв.
Глава 46
Этим вечером на закрытой церемонии в епископальной церкви Благодати Божьей Элизабет Холланд стала женой мистера Сноудена Трэппа Кэрнса, бывшего делового партнера покойного мистера Холланда. Можно лишь предположить, что после всего пережитого прошлой осенью мисс Холланд желает спокойной жизни, которую хочет разделить с менее светским человеком, чем Генри Шунмейкер…
Из колонки светских новостей «Нью-Йорк Империал», суббота, 3 марта 1900 года.
Кремового цвета дом в Довере был построен в парке в середине семидесятых, и квартиры состояли из гостиных, библиотек и комнат для горничных. На каждом этаже имелись лифты и спуски для грязного белья, и все здание пропитывал дух современности. Апартаменты Кэрнсов занимали четвертый этаж целиком и казались новоиспеченной миссис Кэрнс довольно странными. Мебель была новой и до сих пор никем не использовалась. У Элизабет создалось впечатление, что мебель расставили, скорее, практично, чем со вкусом. Все выглядело дорогим, но казалось, чего-то не хватает.
– Здесь очень красиво, – восхитилась Элизабет, зайдя внутрь.
Сноуден улыбнулся ей и протянул руку, чтобы взять её манто. Один из его слуг разжег огонь в камине, и мистер Кэрнс жестом попросил супругу сесть поближе к очагу. Дождь продолжался, и теперь, когда все поняли, под чьей защитой родится ребенок Элизабет, внимание семьи переключилось на сохранение здоровья будущей матери и ограничение её подвижности.
Они ходили в церковь всей семьей, а затем, на случай если чьи-то наблюдательные глаза высматривали, нет ли в этой паре чего-то, о чем не пишут в газетах, Элизабет и Сноуден вернулись домой сами как любая другая женатая пара.
– Никто и никогда не мог даже предположить, что кто-то из Холландов будет жить так далеко на севере, – двусмысленно произнесла мать Элизабет при прощании.
Элизабет никогда так сильно не уставала. Подобное утомление приходит после того, как отступают длительные и ужасные треволнения. Но Элизабет слишком измучилась, чтобы обдумывать слова матери, и поэтому послушалась Сноудена и присела на обтянутую белым муслином софу в викторианском стиле. Софа была мягкой, но немного приземистой, и Элизабет была не совсем уверена, как на ней правильно сидеть. Завтра она сделает это жилище больше похожим на дом, и будет продолжать создавать домашний уют до рождения ребенка. Но прямо сейчас беспокоиться об этом не было нужды.