Тогда она начинала фантазировать, кем на самом деле работает Стас. Или он учится? Эта последняя мысль ее успокаивала, потому что она понимала, что из студента еще может что-то получиться. Но, когда она думала, что он простой рабочий, ей становилось не по себе. Но она смирялась и с этой мыслью – только бы он ее не бросил. Но вот родители этого не переживут. Она знала, что в их доме, где царил культ денег, богатства и престижа, появление какого-то там простого человека вызовет настоящий скандал.
Она, даже была на стороне Стаса, но чувствовала, что защитить его перед озабоченными деньгами и блестящими перспективами родителями будет невозможно. И она задавала себе вопрос, а смогла бы она уйти с ним из дома в бедность (она обязательно представляла при этом комнатку в коммуналке с провисающей на окне занавеской, старым диваном и столом без скатерти), и понимала, что не сможет отказаться от своих привычек жить в достатке, уюте, беззаботно.
Она ценила то, что живет в престижном доме, в шикарной квартире и не нуждается ни в чем. Мысль, что у нее все есть, и деньги, и наряды. Она хотела выйти на еще более интересный и высокий уровень, сделав партию, почему-то ее сейчас эти мысли оскорбляла. В глубине души она чувствовала, что значило для нее преодоление всех этих предрассудков, и она знала, что ее чувство к Стасу было замешано на ее любви к будущей обеспеченной и интересной жизни.
Она с детства слышала, что люди разделяются на богатых и бедных, и отношение к этим последним было всегда пренебрежительным и высокомерным, мол, что сами виноваты, что не могут зарабатывать, как приличные люди.
Эти «приличные люди» составляли некую привилегированную группу знакомых и незнакомых людей, у которых только деньги вызывают уважение, а человеческие качества – это бесплатное приложение к ним.
Развлечения составляют важную часть их обеспеченной жизни – поездки за границу, отдых у моря, модные концерты, где цена билета всегда в долларах и не важно, кто и по какому поводу дает концерт – лишь бы в фойе встретить престижных знакомых и продемонстрировать очередной новый наряд.
Праздники обязательно отмечались в дорогих ресторанах, и подарки в виде бриллиантов и всякой такой всячины были делом обычным, как и покупка картин, и обязательно на модных аукционах.
Все это Даша знала только понаслышке. Уровень жизни ее родителей был не такой, он был ниже, и естественность ее стремления попасть в настоящий бомонд стала целью ее жизни. И вот она у разбитого корыта, и все мысли о шикарной жизни в будущем куда-то уходят. Остается одно желание видеть Стаса, знать, что он рядом, что он ее не бросит. Вот о чем мечтала Даша в темной комнате, лежа уткнувшись в подушку.
Ее горе казалось невероятной ошибкой, которую можно исправить, если только Стас позвонит и скажет ей что-то, скажет, что это он так пошутил. И она бы простила и все было бы как раньше, и они бы поженились и жили бы, тут ее мысль спотыкалась о слова Стаса «я простой, я не начальник», и она начинала думать в другом направлении: «А что если не думать об этом, и пусть он скажет о себе то, что считает нужным, пусть он простой, пусть не начальник, и все будет как раньше…». Ее мысль останавливалась звучащими приговором словами: «Я простой, я простой…».
Так ее воображение ничего не могло придумать. Оно не работало в другом направлении, и опять… комната с занавеской, на кухне бродят странные непонятные люди. Даша плачет, и ей от слез становится легче, и она засыпает, и во сне ее мучают кошмары, как будто кто-то хочет ее задушить, и она в страхе просыпается, не понимая, где она и сколько времени прошло.
Родители Даши с утра до вечера пропадали в своих офисах, и она могла спокойно переживать свое горе, оставаясь в одиночестве, не слыша назойливые вопросы «Что с тобой, что случилось?», которые всегда задавала мама, видя, что у нее что-то происходит. Однажды вышел неприятный разговор, и она заявила, что не хочет, чтобы в ее жизнь вмешивались по поводу и без повода. Родители, как здравомыслящие люди, оставили ее в покое, но сам их вид, настороженно-озабоченный, когда у нее было плохое настроение, ничего не вызывал кроме раздражения и досады на то, что она не может нигде уединиться.
Вот и сейчас, закрывшись у себя в комнате, она чувствовала все равно, что они, родители, где-то рядом, и это вызывало у нее досаду на свое от них зависимое положение. Она знала, что ей надо свое горе пережить одной, иначе это будет скандал, истерика, и она жила, страдая, пытаясь себя как-то успокоить.
Звонок Стаса был спасением. Она чувствовала только усталость. Постепенно к ней возвращалось ощущение реальности. Стас не был начальником, а был простым парнем, в которого она влюбилась, и с которым хотела встречаться. Впервые за свою недолгую жизнь Даша поняла, что все, что в ее жизни было до встречи с ним – это был обман, который она принимала за что-то очень для нее важное
Она понимала сейчас полную зависимость от своей природы, от естественного чувства любви, ничего выше этого сейчас не было для нее, оно все собою заслоняло, ломало ее взгляды, ее привычки, и требовало удовлетворения. Жизненный инстинкт диктовал свои естественные правила, и никакие доводы разума в данную минуту не могли его победить – стихия жизни захватила неопытную душу и влекла в пучину страстей, удовольствий, и требования ее были так жестки, и Даша как безумная металась по комнате, повторяя одни и те же слова: «Неужели это случилось? Это правда, что он жив, что я его увижу».
Через некоторое время она успокоилась и, подойдя к зеркалу, пристально посмотрела себе в глаза, и вдруг, обхватив голову руками, закружилась по комнате. Потом она села на диван и задумалась: «А что дальше?». И опять накатило настроение неопределенности, потому что рядом не было Стаса, и это чувство болью отдавалось в сердце. Она вспоминала, как набирала номер телефона Стаса и напряженно ждала, когда, наконец, услышит его голос, и когда слышала его, у нее перехватывало дыхание, и она вешала трубку – не хватало смелости, оттого что разум отключался. Так она в одиночестве переживала свое горе. И теперь это все позади, впереди другие неизвестные сложности.
21
– Это она звонила несколько раз, я знаю, но трубку вешала, – сказал Стас, обращаясь к Владимиру, уверенно смотревшему на друга, понимая, что присутствует при чем-то очень важном, чему он от души искренне радовался счастью друга. Это чувство было позитивным, но оно наполняло сердце грустью от чего-то несбывшегося, таинственного и желанного. Сейчас Владимир не Завидовал, а переживал за друга.
Друзья молчали, думая каждый в отдельности о своих чувствах, в чем-то похожих, и не зная, чем все эти юношеские страсти заканчиваются. Они не знали, что так душа развивается, зреет и готовится к серьезным испытаниям. Она живет этими переживаниями, фиксируя мгновения жизни и наполняя память ощущениями, по прошествии времени превращающимися в во что-то очень сердцу милое, в воспоминания об этих мгновениях, и они будут всегда с ними, и когда-то, потом покажутся наивными и детскими.
– Знаешь, а мне так сейчас хорошо. – Стас встал и вышел, принес апельсины и положил на стол. Ярко оранжевые, ровные они лежали горкой на широком блюде, и было впечатление, что это натюрморт. Рядом стояла вазочка с ярко красными искусственными герберами, и это смешение цветов и фруктов оживляло все пространство комнаты, и луч солнца осветил это случайное содружество. Он не сразу перешел на бархатную ткань обивки дивана, а потом исчез за тучами, погрузив комнату в полумрак. Наступали сумерки.
– Я тебя хорошо понимаю. По крайней мере, твоя ситуация прозрачная, а у меня… – и тут Владимир задумался, как ему правильно рассказать про себя. Он был от природы скрытным и все переживания хранил в душе, не допуская себя до откровений, и сейчас наступил момент, когда ему захотелось поделиться, и Стас с его «горем» был единственным человеком, которому он мог довериться.