— Ага, понимаю, я задала слишком личный вопрос.
— Если вчера ты постирала свое белье, тогда в чем ты спала?
Марис даже задохнулась от возмущения. Слегка отдышавшись, она открыла рот, чтобы отбрить наглеца, но передумала. Закрывая рот, она случайно клацнула зубами, и Паркер это услышал.
— Ни в чем, правда? — сказал он и ухмыльнулся.
Марис опустила глаза. Паркеру показалось, она смотрит на его ноги, и ему захотелось сказать: «Да, ноги у меня больные, но эта штука работает отлично. Если хочешь убедиться — можешь ее потрогать». Но он промолчал, испугавшись, что тогда она точно вызовет катер и уедет от него навсегда.
— Ты права, — проворчал он. — Не стоит задавать слишком личных вопросов.
Марис кивнула и, не поднимая головы, стала просматривать страницы рукописи, на полях которой сделала кое-какие пометки.
— Да, первую главу надо сделать более развернутой, — сказала она и исподтишка покосилась на Паркера, следя за его реакцией. Он ничего не ответил, и Марис со вздохом выпрямилась. — Ты знал, что я это скажу, правда?
Паркер кивнул:
— Как ты справедливо заметила, я скользил по поверхности, не углубляясь в детали.
— И ты сделал это только для того, чтобы проверить мою редакторскую квалификацию?
— Гм-м…
— Ты устроил мне что-то вроде экзамена, как при приеме на работу, правда?
— Что-то вроде того.
Улыбка Марис показалась Паркеру снисходительной, всепрощающей — так мать смотрит на свое непутевое дитя. Она явно решила быть «хорошим парнем» и не отвечать злом на зло. От этого Паркеру стало не по себе. Он бы предпочел, чтобы Марис пришла в ярость, накричала на него, обозвала подонком и мерзавцем, наконец, влепила ему пощечину. Если бы она проявила себя настолько же стервой, насколько он сам был мерзавцем, ему было бы легче исполнить то, что он задумал. Но она повела себя совершенно иначе. Они с Марис словно выступали в разных весовых категориях, причем она об этом даже не подозревала.
— У тебя есть полное право послать нас с Майклом к чертовой бабушке, а то и подальше, — сказал он.
— Мой отец не одобряет подобных выражений, — ответила Марис с достоинством.
— Значит, ты действительно «папенькина дочка»?
— Как правило, да, потому что он очень хороший отец. Мой папа — джентльмен и очень много знает. Мне кажется, ты бы ему понравился.
Паркер хрипло рассмеялся.
— Вряд ли, если, конечно, он настоящий джентльмен.
— Ошибаешься. Папе всегда нравились отважные и дерзкие люди. Думаю, он бы даже назвал тебя крутым.
Паркер снова улыбнулся.
— Разные люди вкладывают в это слово разный смысл.
— Как бы там ни было, папа прочитал твой пролог, и он ему понравился. Он сам сказал, чтобы я занялась этим проектом.
Кивком головы Паркер указал на страницы, которые она держала в руке.
— Так занимайся!..
Марис опустила голову и снова стала листать рукопись, просматривая свои пометки.
— Ты можешь не спешить, Паркер, — сказала она. — Объем тебе тоже никто не ограничивает. В случае необходимости рукопись можно будет сократить в процессе редактирования — я сама этим займусь. Единственный совет — не вываливай всю информацию о персонажах в первых же главах — лучше всего, если она будет равномерно разбросана по всему тексту, чтобы читатель постепенно узнавал, как жили герои, какими они были до того, как впервые увидели друг друга.
— Я уже знаю… — Паркер постучал себя согнутым пальцем по виску. — Вот здесь.
— Превосходно, Паркер, только читатели, к сожалению, не могут читать твои мысли.
— Тем хуже для них!
Марис выровняла страницы и отложила рукопись.
— Что ж, у меня пока все, — сказала она и улыбнулась. — Я рада, что выдержала ваше дурацкое испытание. Ты не представляешь, как сильно я соскучилась по такого рода работе. Я и сама этого не сознавала, пока вчера вечером не начала работать с твоей рукописью. Мне всегда нравилось править текст по-своему, а потом спорить с автором, в особенности — с талантливым автором.
Паркер ткнул себя пальцем в грудь:
— Талантливый автор — это, очевидно, я?
— Очевидно и бесспорно.
Ее взгляд, такой открытый, искренний и серьезный, заставил Паркера внутренне поежиться. Отвернувшись, он долго смотрел на океан, чтобы не видеть ее глаз, не чувствовать… Ничего не чувствовать.
Похоже, это он выступал не в своей весовой категории. Наклонившись вперед, Марис легко тронула его за колено и сказала очень тихо, почти прошептала:
— Ты, наверное, не изменил своего решения и не скажешь мне, кто из твоих героев…
— Может, хватит, а?.. — Паркер рванул колеса инвалидного кресла и покатил в сторону своего рабочего стола. — Мне некогда. У меня не редактор, а настоящая стерва, которая навалила на меня целую гору работы!
Вторник накануне Дня благодарения*[3] выдался морозным и пасмурным. Как по заказу, холодный фронт понизил температуру до двадцати трех градусов", словно индейка и тыквенный пирог были несовместимы с теплой погодой.
Будильник Рурка был заведен на половину восьмого утра. В семь сорок пять он был уже побрит и одет в свой лучший костюм. Без десяти восемь он спустился в столовую, где, прихлебывая горячий кофе, в последний раз просматривал рукопись и гадал, что скажет профессор Хедли о работе, в которую он вложил столько труда и душевных сил.
От этого зависело многое — в частности, го, как пройдут предстоящие праздники. Он либо проведет их спокойно и счастливо, с полным сознанием того, что его усилия не пропали даром, либо будет терзаться бесконечными сомнениями в собственных способностях.
Между тем время поджимало, и Рурк залпом проглотил остатки кофе. До объявления вердикта оставалось каких-нибудь полчаса, и каким бы ни был отзыв профессора — положительным, отрицательным или резко отрицательным, — Рурк знал, что выслушает его с облегчением. Неизвестность, томившая его со вчерашнею вечера, была хуже самого ругательного отзыва.
— Хочешь пирожок с джемом. Рурк?
Он поднял голову и увидел остановившуюся возле столика
"Около пяти градусов по шкале Цельсия.
Мамочку Брен, распоряжавшуюся в студенческом общежитии буквально всем.
— Нет, Мамочка, спасибо, — ответил он. — Мне пора бежать.
Рурк давно понял, что Мамочка была, наверное, самой многострадальной женщиной в мире. Миссис Бренда Томпсон давно овдовела, однако, вместо того чтобы выращивать в саду пионы и судачить с соседками, она добровольно переселилась в общежитие, где обитало восемьдесят два молодых человека, которые вели себя, словно стая диких павианов.
Это сравнение Рурк придумал сам, и оно казалось ему весьма удачным. Члены студенческого братства не чтили устоев, не уважали чужой собственности и никого не боялись. Для них не существовало ничего святого. Бог, родина, семья — для них эти слова были в лучшем случае пустыми звуками. Любые проявления чувств тотчас становились объектом грубых насмешек.
В словаре студентов не было понятий «прилично — неприлично». Как и все самцы рода Homo sapiens, оказавшиеся в группе численностью свыше двух человек, они деградировали буквально на глазах. По сравнению с ними даже неандерталец показался бы образцом благовоспитанности и хороших манер. Все, что их матери запрещали им делать дома, молодые люди со смаком проделывали в общежитии и кичились друг перед другом своим недостойным поведением.
Но миссис Томпсон, как и подобает настоящей леди, не обращала внимания ни на их дикие выходки, ни на выражения, которыми студенты уснащали свою речь, ни на их персональные привычки. Ее долготерпение и заботу, с которой она относилась ко всем без исключения обитателям общежития, снискали ей всеобщую любовь и доверие. Миссис Томпсон и в самом деле была Мамочкой для восьмидесяти двух сорвиголов, однако в отличие от настоящих родителей она никогда не пыталась приучить их к порядку и дисциплине.
Она словно не замечала пьянства, ругани и богохульств, в упор не видела сновавших из комнаты в комнату полуодетых девиц и никогда не жаловалась, если ее подопечные включали свои стереосистемы на полную катушку. А когда студиозусы, решив наказать некую девицу за измену одному из «братьев», выбрили в шерсти ее кошки аббревиатуру СЗУТ, обозначавшую название братства, Мамочка Брен сказала только, что еще никогда не видела таких ровных и красивых букв.
Впрочем, в ее присутствии, в особенности по средам, когда члены общины собирались в столовой на традиционную общую трапезу, студенты старались поддерживать видимость порядка. Откуда-то появлялись засаленные пиджаки и заляпанные кетчупом галстуки, и каждый, кто выругался, рыгнул или испортил воздух, спешил извиниться перед Мамочкой. Извинения неизменно принимались с благосклонной улыбкой, а уже через секунду с противоположного конца столовой доносился столь же оскорбительный звук.
3
День благодарения — национальный праздник, ежегодно отмечаемый в США в четвертый четверг ноября. Дни с четверга по воскресенье являются выходными. Считается семейным праздником и отмечается традиционным обедом с фаршированной индейкой, клюквенным вареньем и открытым тыквенным пирогом