С появлением Феликса начался золотой век нашего пребывания на частной квартире. Зигзагообразная полоса на спинке Феликса пробудила в тетушке Хильде дотоле дремавший инстинктивный страх перед змеями. Во время уборки нашей комнаты она то и дело твердила, что приносить в дом ядовитых змей она согласия не давала. Насилу удалось ей внушить, что наш Феликс — существо в высшей степени дружелюбное. Правда, как-то ночью он заставил нас поволноваться. Перед тем как погасить свет и лечь спать, я решил еще раз полюбоваться своим любимцем, но террариум оказался пустым. Я перевернул в нем каждый камешек — Феликса нигде не было. Что оставалось делать? Пришлось разбудить Чорге и поставить его перед фактом пропажи гадюки. Однако друг мой распаниковался сильнее, чем можно было ожидать: я собирался с утренним поездом отбыть домой, поэтому Чорге ударился в отчаянные поиски. «Тебе хорошо, — жалобно приговаривал он, — ты уедешь, а я тут расхлебывай. Не дай бог гадюка ужалит тетушку Хильду, ведь меня тогда за решетку посадят…»
Если в загроможденной вещами комнате у вас где-то прячется маленькое животное, то помочь тут может только точный и планомерный научный поиск. Мы начали прочесывать комнату по диагонали. Занятие подобного рода требует известной осмотрительности даже в том случае, если разыскивается не гадюка, а более безобидное животное: беглец может спрятаться под сбившимся половиком или в щели под линолеумом и тогда ничего не стоит наступить на него. К четырем часам утра поиски все еще продолжались, хотя мы по меньшей мере раз десять перевернули в комнате все вверх дном. И тут взгляд мой упал на стол, где стояла лампа на шарнире, а в подставке у лампы была маленькая дырочка. В более спокойном состоянии рассудка я бы и мысли не допустил, что гадюка может пролезть в такое крохотное отверстие. Но сейчас я заявил Чорге, лицо которого приобретало все более серый оттенок, что попробую разобрать подставку у лампы, если Феликса и там не окажется, я сдаюсь. Наступили напряженные минуты, поскольку заржавевшие винты никак не хотели поддаваться и мне стоило немалых усилий вывинтить их. Наконец с подставки удалось снять крышку и, к величайшему своему облегчению, мы увидели Феликса, спиралькой свернувшегося вокруг шарнира.
Хельга, Текла и Паскаль
У Миклоша Яниша вывела детенышей обыкновенная гадюка, та самая, которую мы получили в подарок в «ущемленном» виде. К моей большой радости, троих детенышей Миклош подарил мне, и по этому случаю мы устроили скромные крестины; в зависимости от размера, оттенка и узоров на коже новорожденные получили имена Хельга, Текла и Паскаль. К сожалению, я не могу сказать, что они отзывались на свои клички — ведь гадюки лишены органа слуха. (Согласно описаниям, за 12-14 часов до землетрясения животные в террариуме начинают проявлять крайнее беспокойство, часто шипят и ползают взад-вперед. По всей вероятности, костями и с помощью органов, наполненных жидкостью, скажем желчного пузыря, они улавливают тончайшие геофизические изменения, магнитные волны и толчки, предшествующие землетрясению. Точно так же, по сотрясению почвы — если не соблюдать максимальную осторожность при ходьбе, — они чувствуют и приближение человека.) Вели себя наши гадюки в высшей степени спокойно, лишь тетушка Хильда с каждым днем все больше лишалась покоя, неустанно повторяя, что не было уговора заводить в доме ядовитых змей. Мне надоело слушать ее причитания, и я решил как-то успокоить хозяйку. Я подсадил к гадюкам такую же по величине медянку (Cornelia austriaca); когда тетушка Хильда зашла в нашу комнату, я незаметно передвинул медянку палочкой в тот угол террариума, где не было гадюк, а затем небрежным жестом на глазах у квартирной хозяйки достал змейку и дал ей поползать по своей руке. Повторенный несколько раз этот трюк и в самом деле успокаивающе подействовал на тетушку Хильду.
Мы воспользовались мирным периодом в наших взаимоотношениях и выставили из своей комнаты портреты хозяйкиных усатых предков. Тогда я только что сделал два первых своих снимка с натуры, при помощи одолженного в университете аппарата с двойной выдвижной кассетой сфотографировав с близкого расстояния бабочку совку с красными перевязями на крыльях и древесную лягушку. Этими фотографиями — взамен портретов хозяйкиных родственников — мы и украсили стены своей комнаты.
Красота красотой, но приходилось заботиться и о пропитании для гадючат. При первом кормлении новорожденным гадюкам были предложены мышонок-сосунок, совсем крохотная ящерка и мелкая бурая лягушка. Под бурой лягушкой подразумеваются прыткая, травяная и болотная лягушка, относящиеся к семейству Rana. После неоднократного потчевания каждая гадюка откушала того или иного из предложенных лакомств. Мы старались заставить гадюк ужалить добычу перед тем, как ее съесть. Дело в том, что ядовитая железа — это лишь видоизмененная слюнная, и змеиный яд имеет важное значение в пищеварительном процессе. Оглушенную мышь, проглоченную без укуса, гадюка переваривает гораздо труднее и дольше, чем ту, которая погибла от укуса. Яд растекается по кровеносным сосудам мыши, а для гадюки тем самым процесс пищеварения как бы начинается еще до того, как добыча проглочена.
Гадюку — голыми руками!
Проблема надежной изоляции обитателей террариума все еще не была нами решена. Теперь, задним числом, такая халатность кажется мне возмутительной, но тогда нам просто было жаль на это денег. Однако после одного ночного происшествия я решил, что, сколько бы это ни стоило, придется заказать надежно запирающуюся крышку к террариуму.
Низкая железная койка, на которой я спал, стояла вплотную к столу, где разместился террариум с гадюками. В ту ночь я спал как-то неспокойно и вдруг ни с того ни с сего проснулся. Включил лампу, посмотрел на часы, которые лежали на тумбочке по другую сторону кровати: было за полночь. «Ну что ж, еще спать да спать», — подумал я и погасил свет. Но уснуть по-настоящему так и не смог — метался в полусне с каким-то тягостным ощущением. Некоторое время спустя я опять включил свет и повернулся было на другой бок взять часы с тумбочки, как мне вдруг показалось, что над головой у меня что-то раскачивается. Я открыл глаза пошире и увидел голову Паскаля, свесившегося со стола вниз и раскачивающегося надо мной. Совершенно автоматическим движением я протянул к Паскалю руку и сунул его обратно в террариум. И лишь потом до моего сознания дошло, что же я, собственно, сделал: взял и просто так схватил гадюку голыми руками! Мне стало не по себе, я принялся внимательно рассматривать свои руки, но не обнаружил — да и не почувствовал — ничего подозрительного. После этого мне оставалось лишь наскоро пересчитать «по головам» наличный состав террариума, поправить сдвинувшуюся крышку и опять завалиться на боковую.
Первая зимовка гадюк не причинила нам особых осложнений. В тот год не было сильных и затяжных холодов и змеи перебивались вместе с нами в нашей нетопленой комнатенке при +4°С. В феврале я время от времени стал выставлять террариум на окно, чтобы гадюки могли погреться на солнышке. Мы подсадили к ним мелких прытких ящерок, вдруг да придет охота какой-нибудь гадюке подкрепиться. Однако до этого дело не дошло: ящерки, взобравшись на спинки гадюк, вместе с ними грелись на солнце. При этом одна «кормовая» ящерица несколько раз укусила гадюку, на спине которой пристроилась загорать. Змея не обращала на это ни малейшего внимания, зато Чорге, который был дома один, занервничал. (Он готовился к экзамену, но вместо занятий, бросив книги и конспекты, вот уже несколько часов любовался змеями.) Чорге решил вытащить забияку-ящерицу из террариума. Гадюка, мирно сносившая укусы, впилась зубами в палец Чорге, как только он притронулся к ящерице.
В тот день мы с ним с утра условились, где и когда встретимся в городе. Я был приглашен на вечеринку и должен был там играть на рояле, а Чорге увязался за мной под тем предлогом, что будет переворачивать ноты. Я часа два прождал моего приятеля в условленном месте, пока наконец он не появился — необычайно бледный, с осунувшимся лицом; неуверенными шагами он приближался ко мне, вытянув вперед правую руку. Подойдя, он заговорил жалобным голосом: «Угадай, что со мной случилось!» Я взглянул на его слегка распухший палец — на нем виднелась красная точка, как от булавочного укола, — и мой ответ не заставил себя ждать: «Гадюка ужалила». Чорге принялся рассказывать всю историю в подробностях. Когда змея его укусила, он очень испугался. Ему тут же припомнился случай с одним работником Гагенбека; змеелова укусила за палец кобра, тот схватил валявшийся поблизости топор и одним махом отсек укушенный палец, прежде чем яд успел всосаться. Чорге тоже направился было в подвал, где у хозяев хранился ржавый топор. Однако у входа туда он остановился, сообразив, что если сейчас отрубит себе палец, то больше не сможет играть на пианино. Чорге повернулся и побрел к корчме на углу, где в качестве противоядия выпил немалое количество рома. Когда мы встретились, в его дурном самочувствии был повинен скорее ром, чем змеиный яд.