Капитан взглянул на часы и что-то тихо сказал тралмейстеру Губареву. Лебедка включилась рывком, визгливо на все лады заскрежетала шестернями. Ваеры дрогнули, поползли. Если не смотреть на барабаны, очень трудно уследить глазами, ползут они или нет. Через каждые пятьдесят метров к ваеру был привязан лоскут-заметина. Только когда он выныривал из воды и медленно приближался к лебедке, было видно, что ваер движется.
Витя Хват стоял на своем месте, у правого вытяжного конца, и считал заметины. Вот пошла восьмая. Значит, за бортом осталось 50 метров. Значит, рыбы в трале нет. Это точно. Кавуненко говорил, что трал с рыбой всплывает. А этого что-то не видно…Так и есть: пустой. В мотне килограммов двести, от силы. Да и те двести – это не рыба, "зверинец"…
Все молчали. Губарев повернулся, зашагал в столовую.
– Где Кадюков? – громко спросил капитан. Гидроакустик, только что стоявший рядом, исчез. "Не хотел бы я сейчас быть на месте Кадюкова,подумал Хват,- понадергает ему Арбузов перьев из хвоста за его прогнозы…"
Только что поднятый на кормовую палубу трал был из тех, которые на "Державине" называли "зверинцем".
Из мотни на палубу широко и густо выдавилась, затрепетала под солнцем удивительная своей слепящей металлической, пестротой, еще трудно делимая глазом масса живых существ. Она растекалась к ногам людей стремительно и тяжело, как лужа ртути. Природа никогда не смогла бы собрать в пространстве столь малом все это разнообразие живых и мертвых тел. В тесном переплетении их, вырванных из океана, задавленных, брошенных под эту смертельно яркую голубизну земного света, было что-то противоестественное, отталкивающее, зловещее. Некоторые рыбы дробно бились в лихорадочном исступлении, туго выгибаясь и подпрыгивая; другие, дернувшись несколько раз, припадали к горячему мокрому дереву палубы и тихо скользили в слизи и крови, стараясь пробиться к спасительной воде; третьи, уничтоженные блеском дня и ядовитыми глотками жаркого воздуха, были неподвижны и покорны в ожидании гибели, лишь дрожь жабер отличала их от мертвых, с потухшими, подернутыми синей дымкой глазами, смотревшими в бездонную пустоту, сквозь людей, облака и самое небо.
Сашка Косолапое сдал вахту на радиостанции и сразу пошел на корму. Еще с мостика, оценив многоцветье палубы, он понял, что сардины снова нет, и, метнувшись вниз по трапу, подошел к Хвату, разглядывавшему рыбу.
Чего ж тут только не было! Большие морские караси с рубиновыми глазами, вытаращенными в тупом испуге, блестели жарко, как самовары. Из их грубо отвернутых ртов, между белыми собачьими клыками, торчали вороненые хвосты ставриды: так малые рыбы душили в тесноте трала рыб больших. У некоторых рот был забит розовыми от крови дыхательными пузырями: их подняли слишком быстро, и потерянная глубина вывернула изнутри их крепкие, сильные тела. Белобрюхие скаты, растерзанные, измятые, с неживыми шипастыми хвостами, выглядели, наверное, самыми жалкими, и нельзя было поверить, что лишь несколько минут назад они легко и стремительно летели там, в сумраке прохладной глубины, чуть шевеля концами тонких крыльев. Рядом извивалась, дико сверкая зелеными глазами, небольшая акула. Ее пасть то раскрывалась, то сжималась, беззвучно кусая воздух, и в этом немом ритме была такая неистовая, дикая злоба, что смотреть на эту совсем маленькую акулу все равно было страшно.
– Ишь, тварь,- тихо сказал Витя Сашке,- тоже жить хочет.
Он присел на корточки и дернул акулу. Потом сунул ей в зубы ставридку. Акулка полоснула зубами, перерубила рыбу аккуратно, без pванья, словно бритвой.
– Во, молотит! – восхищенно сказал Хват и, пнув сапогом рыбью груду, спросил Сашку:- Гляди, никак осьминог?
Осьминога вытащили впервые. Грязно-оранжевый, с липким, бледным брюхом и розовыми пуговицами присосок, спрут крепко приклеился к палубе шестью своими щупальцами, а двумя свободными легкими, вороватыми движениями быстро ощупывал рыбу вокруг себя. Сашка тронул его рукой. Осьминог цепко оплел запястье, потянул к себе. Сашка почувствовал нежные поцелуи десятков маленьких ртов.
– У-у, сучья лапа,- брезгливо сказал Хват и цыкнул плевком меж зубов.
Сашка легонько тряхнул рукой, но осьминог не отпускал. Сашка дернул сильнее – осьминог не поддавался. Было немного противно, но интересно. Сашка покорно расслабил руку, спрут третьим щупальцем повел выше, к локтю и вдруг разом отпустил,
– Это он волосы учуял,- пояснил Хват.- Непривычно ему… Рыбы-то, они без волос…
– Думаю, что это не так,- очень серьезно сказал Айболит. Корабельный доктор тоже был здесь и с живым любопытством следил за осьминогом.- Думаю, что его смутила высокая температура руки. Ведь теплокровные живые существа ему незнакомы.
– И волосы тоже,-отстаивал Витя свою гипотезу.
– Нечто похожее на волосы, всевозможные жгутики, ворсинки, ему, безусловно, известны. Поэтому они не могли испугать его,- возразил Айболит.
Разгорался спор. Ничего так не любил Айболит, как споры на естественнонаучные темы…
На корме, совсем недавно напряженно молчаливой, сейчас при виде редкостных находок то здесь, то там раздавались возгласы удивления. Невиданных рыб окружали, оценивали, сравнивали, если было возможно, со "своими", черноморскими, смеялись, находя некоторых похожими на кого-нибудь из общих знакомых, дивились невиданным формам и краскам тропиков. Стало шумно и весело.
Вдруг что-то загрохотало, что-то железное заколотилось о палубу. Витя, Сашка, Айболит и все, кто стоял рядом, обернулись и увидели сияющего счастливой улыбкой Сережку Голубя. К хвосту маленького акуленка он привязал консервную банку. Акуленок выгибался колесом, силясь перекусить короткую веревку, не доставал, сатанея от бессильной ярости, бил хвостом, банка грохотала. Голубь был в восторге. Он поднял акуленка за веревку, раскачал и с громким криком: "Эй-я! Гуляй милайя!!"- швырнул за борт.
– Шпана,- тихо, но так, что услышали все, сказал Ваня Кавуненко.
Голубь принял это замечание на счет акуленка.
– Ничего, подрастет! – заорал он.
Кавуненко улыбнулся невесело.
Хват тем временем нашел красивую рогатую ракушку и сразу сообразил, как ее можно использовать.
– Выкурим оттуда этого жмурика,- деловито объяснял он Сашке, тыча пальцем в моллюска,-вычистим и сделаем пепельницу. Все покультурнее консервной банки, скажи?
– О! Эта ракушка называется роговидный мурекс,-вставил Айболит радостно.
Сашка разыскал другую диковинку: толстую колючую рыбу с маленьким ртом и большими круглыми глазами.
– Это рыба-сова,- снова с готовностью прокомментировал Айболит.
Витя осторожно, чтобы не уколоть ногу, разгреб колодкой груду рыбы. Ничего особенно интересного не было: сопливые каракатицы, измазанные чернилами; красные, утыканные ядовитыми иглами морские ерши; несколько маленьких акулят; скользкая, тяжелая, словно налитая металлом, скумбрия; сабля-рыба, ее змеиная, вытянутая вперед голова неаккуратно, наспех приставлена к слабому, плоскому телу. И казалось, что голова эта принадлежит ей по ошибке, не для такого туловища предназначалась голова. "Сабля" у Юрки есть. С проволокой внутри. Гнется, как хочешь…
Витя гребанул дальше и увидел огромный, в ладонь шириной, рачий хвост.
– О це экспонат! – пропел Хват, осторожно поднимая рака.
– Лангуст! – засуетился Айболит.- Вот это чучело будет просто изумительное! Осторожно, не обломите ему усов! Красавец! Красавец!
Усы, действительно, были на диво, сантиметров по шестьдесят каждый.
Рака окружили, щупали, считали ноги, искали клешни.
– Эх, нет на него пива! – искренне вздохнул Кавуненко.
– Это точно,- с готовностью поддакнул Голубь.- С таким в обнимку кружек шесть умнешь. В парке. Под грибком…
Вдруг лангуст, доселе лишь тихо шевеливший усами, сильно и звонко ударил хвостом. Витя от неожиданности выпустил его, рак шлепнулся на палубу, секунду лежал неподвижно, потом повел усами и пошел неожиданно быстро, метя поближе к слипу, к воде.
Витя поспешил за лангустом и уже нагнулся, чтобы взять, но в этот момент чья-то рука, ловко схватив рака за усы, выдернула его из-под самого Витиного носа.
Никто и не заметил, как подошел капитан-директор.