В комнату вошел сержант, который занял место за внушительным пассивитовым столом; он носил пояс, который был очень похож на пояса его подчиненных, но, в отличие от них, был декорирован по меньшей мере четырьмя ножами. Помощник положил перед ним стопку бумаг, пропахших свежей краской; на мгновение этот запах едва не принес ей утешение.
Когда началось слушание первого дела, Ялда постаралась сосредоточиться на процедуре и собрать как можно больше информации. Молодой мужчина украл на рынке каравай, после чего сбежал от полиции. Он не отрицал свою вину.
Сержант назначил ему штраф в размере дюжины кусов.
— Как ты собираешься платить? — спросил он.
— Возможно, мне поможет брат, — тихим от стыда голосом ответил мужчина.
— Передай детали курьеру; можешь подождать в своей камере. — Охранник взял его цепь и увел прочь.
Следующий заключенный, тоже молодой мужчина, вторгся на территорию частного сада; ему не предъявляли обвинений в краже, однако штраф был в три раза больше, чем у вора.
Эта процедура была сплошным унижением, но Ялда уже приготовилась поступиться своим самолюбием. Туллия предложила ей помощь с поиском денег для оплаты штрафа; Дария, скорее всего, согласится одолжить ей пару дюжин кусов. Если она в должной мере проявит скромность и раскаяние, то, возможно, уже к ночи покинет это место. И какую бы вину за участь Антонии она ни несла, Ялда бы все равно ничего не добилась, создавая себе самой проблемы. Никто не восстанет против Совета, чтобы ниспровергнуть закон о беглянках из-за того, что какая-то соло-жирдяйка устроила с полицией спор насчет нападения, совершенно не относящегося к делу.
Когда подошла ее очередь, охранник отсоединил ее цепь от стены и препроводил ее к столу сержанта.
— Ты Ялда, дочь Вито?
— Да, сэр. — Имя отца ее больно укололо; ей совсем не хотелось представлять его свидетелем происходящего.
Сержант просмотрел лежавшую перед ним бумагу.
— Во-первых, ты обвиняешься в хранении препарата, направленного против естественного порядка вещей и общественного блага. Ты собираешься оспаривать обвинения?
— Нет, сэр. — В темноте своей камеры она репетировала речи о том, насколько бредовой была идея запретить препарат, который защищал мир от безотцовщины; она фантазировала о силе своей безупречной логики, способной склонить на ее сторону даже самую недоброжелательную аудиторию.
— В связи с этим обвинением я накладываю на тебя штраф в дюжину кусов.
— Спасибо, сэр.
Сержант бросил на нее раздраженный взгляд, как будто ее тревожный тик в действительности указывал на снисходительность наказания.
— Во-вторых, ты обвиняешься в жестоком нападении на человека по имени Ачилио, сына Ачилио, четыре ночи тому назад на площади перед Варьете-Холлом. У меня есть показания шести свидетелей, по словам которых ты нанесла ему серьезные ранения, бросив заостренный камень. Ты собираешься оспаривать обвинение?
— Нет, сэр.
— Тебе есть что сказать в свое оправдание?
Ялда замялась. Не будет же честный ответ воспринят как проявление враждебности или желание оспорить обвинение, верно? Зачем спрашивать о смягчающих обстоятельствах, если не хочешь услышать правду?
— Сэр, Ачилио бросил в меня камень первым, до того, как я на него напала. Он меня только слегка задел, но именно так этот камень и попал ко мне в руки.
Сержант еще раз просмотрел лежавшую перед ним бумагу, затем отодвинул ее в сторону и холодно посмотрел на Ялду.
— Ты можешь назвать имена свидетелей, которые бы подтвердили твои слова?
— Нет, сэр, — призналась Ялда. — Большая часть людей в этот момент смотрели в небо, — объяснила она, — а моя подруга была на другой стороне площади.
— В таком случае я накладываю на тебя штраф в размере двух дюжин кусов за бессмысленную и малодушную клевету, — сказал сержант, — и еще дюжину за то, что зря потратила мое время.
Кожа Ялды затрепетала, как будто ее тело считало, что сможет избавиться от этого странного насекомого, которое снова и снова впивалось в ее плоть.
— Касаемо нападения, — продолжил сержант, — потерпевший потребовал компенсацию в размере дюжины гроссов кусов, и я нахожу эту сумму вполне адекватной. Кроме того, от лица граждан Зевгмы я накладываю дополнительный штраф в размере одного гросса. Общая сумма твоего штрафа составит дюжину-и-один гросс и четыре дюжины кусов. Как ты собираешься платить?
Ялда потеряла дар речи. Даже Дария, с учетом гонораров за публичные вскрытия, не заработала бы такие деньги и за год; Лидии или Туллии такую сумму пришлось бы отрабатывать всю свою жизнь.
— Как ты собираешься платить? — нетерпеливо спросил сержант.
— Никак — ответила Ялда. — У меня нет таких денег.
Сержант устало прожужжал.
— Я и не жду, что ты достанешь все эти монеты прямо из кармана, недотепа. Просто сообщи курьеру имя человека, который сможет собрать эти деньги вместо тебя.
— Такого человека нет, — настаивала Ялда. — Дюжина гроссов? Она не могла обременять Туллию такой баснословной суммой; она не могла допустить, чтобы ее подруги погрязли в долгах. — Не могли бы вы… пересмотреть размер компенсации? — взмолилась она.
— Вот что я сделаю, — сказал сержант саркастически благодушным тоном. — Я верну тебя в камеру на одну череду, чтобы ты пересмотрела ресурсы, которые имеются в твоем распоряжении. — Он подал знак охраннику.
Пока ее вели вниз по лестнице обратно в подвал, Ялда снова и снова спотыкалась о ступеньки. На этот раз охранник ждал, пока она приведет себя в порядок; возможно, один только размер ее штрафа впечатлил его до такой степени, что дальнейшее ущемление ее прав становилось просто излишним.
— Тебе стоит более осмотрительно относится к выбору соперников, — сказал он.
— Я даже не знала, кто он такой, — сказала Ялда.
— Зато теперь знаешь, — весело прожужжал охранник.
Поначалу Ялда отказывалась верить, что все обстоит именно так, как ей казалось. Дюжина гроссов кусов? Наверняка это какая-то издевка, наказание за ее «малодушную клевету». Через день-два ее снова вызовут к сержанту и уж тогда выпишут настоящий штраф.
Но когда звон часов оповестил ее о том, что шестой день заключения подошел к концу, — а от испорченного зерна, которое она поначалу презрительно отвергала, а затем стала вслепую собирать на полу, не осталось и следа, — ей вдруг все стало ясно. Она поняла, что все это время какая-то ее часть придерживалась странного убеждения — что люди, во власти которых находилась ее свобода, будут целыми днями размышлять о ее судьбе, мучительно раздумывать о ее лишениях, ставить под сомнение тяжесть наказания. И раз уж эмоции были в той или иной мере свойственны всем людям…, то любое наказание, нестерпимое для нее, в конечном счете, станет нестерпимым и для них. Рано или поздно стремление подвергать ее вопиющей несправедливости, угрожающей подорвать ее дух, должно было сойти на нет.
Но в действительности все было совсем не так. Сплоченные взаимным одобрением, сержант, охранники, Совет и ее обвинитель настолько беспристрастно поделили между собой бремя ее заточения, что в итоге для них оно просто перестало быть бременем. Никто не нес индивидуальной ответственности за то, что они сотворили с ней совместными усилиями. Она могла умереть прямо в этой камере, и ни один из них не испытал бы даже малейшего угрызения совести.
Все, что ей оставалось — это переждать череду, а затем послать Туллии письмо, в котором она правдиво изложит свою ситуацию. Она не позволит своим подругам влезть в долги, но, если они расскажут ее историю всем членам клуба Соло, то среди более состоятельных посетителей, возможно, и найдется тот, кто проявит сочувствие ее горю. Возможно, за год или два им удастся собрать нужную сумму.
Между ее спаянными руками снова образовался узкий мостик из живой плоти. Ялда в сердцах растянула волокна и стала дергать и рвать, пока они не лопнули все до единого. Сколько бы времени она здесь ни провела, освободят от оков ее вовсе не охранники.