— Узнать точную структуру этого скопления довольно сложно, — сказала Ялда. — Мы не знаем, как происходил распад миров, не говоря уже о долговременном воздействии гравитации и столкновениях между самими фрагментами.
— И тем не менее, — настаивал Евсебио, — утверждение о том, что разреженная пыль будет расположена по краям, а более плотная материя — в глубине, не полностью лишено смысла, верно?
— Да. — Каким бы сильным ни было ее желание преуменьшить значимость этих выводов, Ялда не могла отступиться от своей идеи как таковой.
— Значит, если наше представление о времени соответствует одному из пространственных направлений с точки зрения этого скопления…, то нам следует ожидать появления все более крупных объектов, движущихся примерно с одной и той же скоростью. Верно?
Он предложил ей иллюстрацию.
— А ты не мог нарисовать хотя бы скользящий удар? — взмолилась Ялда. — Мы же не обязательно влетим в самую гущу, как на твоем рисунке.
Евсебио уступил. — Я знал, что мне надо было стать физиком, — сказал он. — Если тебе не нравится, как устроен мир, нужно просто подправить свободный параметр, и все становится идеальным.
— И что я, по-твоему, должна сделать? — спросила она. — Поставить крест на судьбе наших внуков?
— Отнюдь. Я хочу, чтобы ты представила наихудший вариант, а потом рассказала мне, как его пережить.
Ялда издала короткое язвительное жужжание.
— Наихудший? Гремучие звезды продолжат прибывать и будут становиться все крупнее, а их количество будет увеличиваться, пока шансы на столкновение не приблизятся к 100 %. Если нам удастся это пережить, мы, скорее всего, столкнемся с ортогональным газовым облаком, которое превратит весь наш мир в некое подобие гигантской гремучей звезды. В процессе нам придется иметь дело с гравитационными возмущениями, которые окончательно оторвут нас от Солнца — или, наоборот, закинут на него. А если и это не кажется таким уж страшным, то столкновение может полностью разрушить нашу стрелу времени, лишив нас и прошлого, и будущего. Наш мир превратится в безжизненное месиво тепловых флуктуаций в состоянии максимальной энтропии.
Евсебио спокойно выслушал ее, не вступая в споры. Затем он спросил:
— И как нам это пережить?
— Никак, — прямо ответила Ялда. — Если удар не придется вскользь и нас зацепит сильнее — то есть, если ты не согласен с моим выбором параметров столкновения — то нам крышка.
— Ты хочешь сказать, что защититься от удара мы не сможем просто физически?
— Не сможем физически? — Ялде еще ни разу не приходилось слышать подобную фразу от инженера. — Да нет, почему же. Мы могли бы защититься или уклониться от всех этих ударов или просто сбежать от катастрофы — физика этого не исключает. Чудесная машина, которая перенесла бы наш мир в безопасное место, не нарушила бы ни одного фундаментального физического закона. Но мы не знаем, как ее построить. И времени, чтобы этому научиться, у нас тоже нет.
— И сколько времени нам потребуется? — спокойно спросил Евсебио. — Чтобы узнать все необходимое для обеспечения собственной безопасности.
Ялда не могла не восхититься его упорством.
— Я не могу сказать наверняка. Эра? Век? Мы до сих пор не можем ответить на самые простые вопросы о строении материи! Каковы ее базовые составляющие? Как они переупорядочиваются в ходе химических реакций? Что удерживает их вместе или, наоборот, не дает приблизиться друг к другу? Как материя создает или поглощает свет? А ты хочешь, чтобы мы построили барьер для защиты от снарядов с бесконечной скоростью или двигатель, который сможет сдвинуть с места целую планету.
Евсебио оглядел группу студентов, которые весело болтали возле столовой — как будто решили принять вызов, подслушав этот перечень нерешенных проблем.
— Хорошо, предположим, что мы располагаем одним веком, — сказал он. — Дюжиной гроссов лет. Сколько времени у нас есть в запасе, пока угроза не станет критической?
— Я могу только предполагать.
— Так сделай предположение.
— Несколько дюжин лет, — ответила Ялда. — Говоря по правде, мы совершенно не представляем, что нас ждет; может быть, уже завтра целый мир, целая пылающая ортогональная звезда готовится нанести по нам удар. Но если судить по изменению размеров гремучих звезд, которые мы наблюдали до настоящего момента, то при условии, что удача не отвернулась от нас окончательно… — Она замолкла. А в чем разница? Шесть лет, дюжина или гросс? Все, что ей оставалось — это продолжать жить день за днем, всякий раз отводя взгляд от непостижимого будущего.
— Нам нужен целый век, которого у нас нет, — сказал Евсебио.
— Именно.
— Я так и думал, — добавил он. — Но для полной уверенности мне нужно было услышать твое мнение.
Его голос звучал печально, но отнюдь не безнадежно. Ялда остановилась и повернулась к нему.
— Извини, что не смогла тебя обнадежить, — сказала она. — Может быть, я ошиблась на этот счет. Возможно, нам повезет куда больше, чем…
Евсебио прервал ее, подняв руку.
— Нам нужен целый век, которого у нас нет, — повторил он. — Так что мы поищем время в другом месте.
Он стер со своей груди рисунок, изображающий столкновение двух скоплений. Затем он нарисовал две линии — прямую и извилистую — и добавил к ним несколько простых пояснений.
— Мы построим ракету, — сказал он, — достаточно мощную, чтобы улететь с нашей планеты. Мы отправим ее в пустоту и будем ускоряться, пока ее скорость не сравняется со скоростью гремучих звезд. После этого вероятность столкновения с ортогональным скоплением будет очень мала — хотя нам, вполне вероятно, придется скорректировать ее положение на старте, чтобы избежать столкновения с газом и пылью в нашем собственном скоплении. В целом путешествие пройдет так, как я нарисовал. С точки зрения нашего мира его длительность будет равна времени, за которое история ракеты совершит полный оборот — четверть оборота уйдет на ускорение, половина оборота — на ее разворот и еще одна четверть — на торможение. Если ускорение ракеты будет соответствовать нашей силе тяготения — то есть пассажиры будут весить не больше обычного — то здесь на каждую четверть оборота будет приходиться около года, а все путешествие займет около четырех лет. Ход времени в самой ракете на данных этапах путешествия будет не так уж сильно отличаться от нашего — длина каждого искривленного сегмента превышает его высоту лишь в π/2 раз. Но когда история ракеты станет перпендикулярна нашей, течение времени в нашем мире остановится. Иначе говоря, с точки зрения пассажиров ракеты путешествие может длиться столько, сколько потребуется. Если для решения задачи им понадобится больше времени, они смогут продлить свой полет еще на одну эру или век; их возвращение это не задержит ни на один высверк.
Ялда потеряла дар речи. Они действительно поменялись ролями — восхитительная простота физики, которую описывал Евсебио, заставила ее почувствовать стыд оттого, что она не додумалась до нее сама — хотя бы даже и повинуясь тому причудливому веянию, которое первоначально натолкнул ее на мысль о том, что гремучие звезды представляют собой движущиеся назад во времени осколки первородного мира.
Но если говорить о практической стороне вопроса, то с чего ей начать?
— Что за ракету ты надеешься построить, — спросила она, — если в ней поколения людей смогут прожить целый век — не говоря уж о том, чтобы развиться настолько, что у них появится хоть какой-то шанс достичь поставленной цели? Самая большая ракета, которую я видела своими глазами, была размером с мою руку; самая большая ракета, о которой я слышала, по размеру меньше меня самой. Если ты сумеешь запустить в космос мою оптическую мастерскую, в Зевгме об этом будут говорить в течение целого поколения, но я не представляю, где мы разместим пшеничные поля.
Евсебио замешкался, обдумывая свой ответ, хотя слова Ялды его, по-видимому, нисколько не обескуражили.