Кожу Ялды начало покалывать от возбуждения. Если результат рекомбинации цветов зависел от точного способа объединения световых лучей — тем лучше.
— Что если сфокусировать звездный шлейф с помощью гибкого зеркала? — предложила она. — В виде ленты, форму которой можно регулировать по всей длине, изменяя, таким образом, углы падения лучей разного цвета. Подбирая форму зеркала так, чтобы на выходе комбинированной системы получалось четкое одиночное изображение звезды… разве заключительная, успешно подобранная форма не будет содержать информацию о взаимосвязи между длиной волны и скоростью?
Нерео молчал, погрузившись в размышления. Руфино смущенно рассматривал пол. Джорджо пристально смотрел прямо в лицо Ялде; ей стало понятно, что он был всерьез поражен если не корявой формулировкой ее предложения, то, по крайней мере, ее неприкрытой дерзостью.
Нерео ответил:
— Это вполне может сработать. А если вы закроете центр изображения звезды — самую яркую его часть — то ваши глаза адаптируются к менее яркому свечению ореола, и вам будет проще понять, при какой конфигурации зеркала он становится максимально незаметным.
На мгновение Ялда лишилась дара речи. Если Нерео предлагал методы улучшения ее методологии, значит, он воспринял предложение всерьез.
— Значит, по-вашему, этот эксперимент не пустая трата времени?
— Разумеется, — заверил ее Нерео. — И что касается Бесподобной, то лучше уж вы, чем я. За последние годы я слишком привык к некоторым декадентским удобствам — например, к воздуху.
Джорджо удивленно прожужжал.
Ялда еще не приходилось бывать в обсерватории, но никакие трудности ее не пугали.
— Сэр, вы не одолжите нам свою световую гребенку? — Сияющий ключ к тайнам длин волн, купленный баснословно богатым меценатом, вознесется на вершину горы, чтобы встретиться со светом звезд… в ее руках?
— Я одолжу вам ее на восемь курантов, — ответил Нерео, — А потом мне придется вас покинуть, иначе я опоздаю на поезд. Этого времени вам должно хватить, чтобы откалибровать свою лучшую призму.
— Призму? Но…
— Вашу методологию с тем же успехом можно применить и к призме, рекомбинирующей цвета звездного шлейфа, — прервал ее Нерео. — Чтобы эксперимент не прошел даром, вам нужно просто составить переводную таблицу, соотносящую углы, под которыми свет определенного оттенка выходит из каждого устройства. Так что, успеете это сделать до моего отъезда?
Какой-то молодой студент занял гелиостат для эксперимента с поляризацией, но когда Ялда спросила, может ли он прерваться на обед, он, не раздумывая, уступил ей место.
Она выбрала в кладовке призму, которой уже пользовалась раньше; ее грани были безукоризненно прозрачными — без единой трещины или скола, — и, благодаря полировке, почти идеально плоскими. Каким бы загадочным ни был процесс разделения цветов, Ялда знала, что такая призма всегда выдаст плавный спектр.
Установив призму перед лучом света, который падал сверху вниз, отражаясь от установленного на крыше зеркала с механическим управлением, Ялда закрепила гребенку Нерео на платформе, которая благодаря шарниру могла двигаться по дуге разноцветного веера на выходе из призмы, и, кроме того, установила перед гребенкой щель, с помощью которой в спектре призмы можно было выбрать узкий диапазон цветов. Сделать ее слишком узкой было нельзя, так как дифракция света в этом случае происходила бы уже на самой щели.
Она разместила позади гребенки белый экран длиной в пол-поступи и приготовилась записывать пары углов для последовательных оттенков: угол преломления луча на выходе из призмы и угол, под которым луч далее отклонялся гребенкой.
Ялда работала с педантичной тщательностью, но спустя какое-то время процесс стал протекать чисто механически, на автомате. Она взглянула на поляризаторы, которые сняла со скамьи — пластины экзотического хрусталита из Разбитого Холма. Если поместить одну из них на пути светового луча, его яркость уменьшится на треть. Второй поляризатор, ориентированный точно вдоль первого, не производит никакого эффекта; если же поляризаторы расположить «крест-накрест» — то есть так, чтобы их оси образовали прямой угол — первоначальная яркость уменьшится еще на треть.
Джорджо пытался объяснить это явление в рамках волновой доктрины. Упругое твердое тело может испытывать поперечные колебания, при которых деформации среды ориентированы перпендикулярно движению волны. Поляризатор, — рассуждал он, — каким-то образом подавляет световой аналог таких волн, когда они ориентированы вдоль особой оси минерала. Горизонтальный поляризатор может подавить колебания влево-вправо; второй поляризатор, расположенный вертикально — избавиться от волн, которые колеблются вверх-вниз.
Но одна загадка все равно оставалась нерешенной. Помимо поперечных волн в любом твердом теле существовали еще и волны давления, которое во многих отношениях напоминали звуковые волны в воздухе. Скорости двух видов волн были связаны с различными свойствами материала, причем волны давления всегда двигались быстрее поперечных. Сравняться друг с другом эти скорости могли только в какой-нибудь экзотической среде — и даже это потребовало бы до нелепости случайного совпадения.
Если скорость света, прошедшего через пару поляризаторов, отличалась от скорости света, который был ими заблокирован, то пропустив звездный след через два взаимно перпендикулярных поляризатора, мы бы заметили, что яркость следа уменьшается неравномерно. На практике же яркость всех цветов, составляющих след звезды, уменьшалась абсолютно одинаково. Световые волны, лишенные полярности, — и якобы эквивалентные волнам давления в твердом теле — по скорости не отличались от остальных.
Ялда не могла поверить в простое совпадение — эдакий идеальный сговор между модулями упругости. Дело, скорее всего, было в ошибочной аналогии. Какая бы субстанция ни отвечала за перенос света в межзвездном пространстве, в реальности она не претерпевала ни сжатий, ни растяжений, ни сдвигов. И хотя Нерео удалось зафиксировать длину световой волны — то есть расстояние, соответствующее одному циклу, — ответить на вопрос «циклу чего?» пока что не мог никто.
Когда все измерения были завершены, Ялда посыпала грудь краской и перенесла на бумагу три копии полученной таблицы — одну для Джорджо, одну для Нерео — ему она вряд ли пригодится, так как результаты измерений относились к конкретной призме, но подобный жест, тем не менее, казался ей хорошим тоном — и еще одну для хранения в мастерской вместе с самой призмой.
Нерео ждал у южных ворот университета — декоративной каменной арки, которую опоясывали лианы, покрытые фиолетовыми цветами. Цветы не закрывались даже днем — такую способность они приобрели, благодаря целенаправленной селекции. Ялда от души поблагодарила Нерео и чуть было не предложила донести его багаж до вокзала, но за чемоданы уже взялись Руфино и Зосимо, а она научилась уважать их чувство собственного достоинства и не демонстрировать свою физическую силу без особой на то причины.
Когда они ушли, Джорджо строго ее отчитал, но под конец все-таки уступил:
— Я полагаю, что в конечном счете оно того стоило. Дипломат из тебя так себе, но результаты могут оказаться интересными.
Ялде стало обидно от такого скромного отзыва, но она решила не испытывать судьбу.
— Надеюсь, что так, — согласилась она.
Джорджо посмотрел на нее с усталой симпатией.
— А я надеюсь, что теперь ты готова проявить чуть больше такта.
— Конечно! — воскликнула Ялда, которой теперь было по-настоящему стыдно. — Обещаю, следующий гость…
Джорджо раздраженно пробурчал:
— Да забудь ты о следующем госте! Тебе ведь телескоп нужен, так?
— Да. — Ялда была в замешательстве; неужели он хотел сказать, что ему не придется краснеть перед следующим гостем, потому что Ялда в это время, скорее всего, будет высоко в горах?