Пришло время воспользоваться приемом Нерео. Ялда поставила на пути света маску, которая заблокировала центр изображения, оставив лишь бледный ореол, окружавший яркое пятно в центре. Когда ее глаза адаптировались к более тусклому фрагменту изображения, разглядеть эффект от едва заметного перемещения штифтов стало проще.
Пол-куранта спустя всего одна небольшая корректировка погрузила наблюдаемую часть неба в полную темноту. Ялда была в восторге; теперь изображение Ситы стало меньше закрывшей ее маски!
Она отодвинула маску в сторону, ожидая увидеть крошечный, идеально круглый светящийся диск, но поле зрения оставалось черным. Ударившись о телескоп, она просто сбила направление на звезду.
Ялда снова нашла звезду, однако удерживать ее долгое время в центре, не теряя при этом адаптации к темноте, было непросто. Она пыталась пользоваться глазами попеременно: левым, когда ей нужно было отодвинуть маску, чтобы скорректировать ведение телескопа, и правым — когда в очередной раз пыталась уменьшить размер ореола, — но ее глаза как будто сговорились, и их зрачки все время сокращались в паре, даже когда один глаз был ослеплен ярким светом. Наконец, она перевернулась на живот и отдала яркое свечение на откуп своему заднему зрению. К ее удивлению это сработало: передние глаза не утратили своей чувствительности.
Когда Сита снова скрылась из вида, Ялда поняла, что за последние три куранта добиться видимых улучшений ей так и не удалось; все это время она пробовала вносить небольшие корректировки, а затем просто возвращалась на шаг назад. Теперь, впрочем, ореол стал почти незаметным, и было бы неразумным надеяться на то, что он исчезнет совсем. Добиться от Ситы большего она бы уже не смогла.
После этого она зафиксировала первую серию экспериментальных данных.
Проснувшись рано утром, Ялда приступила к пересчету позиций двух дюжин штифтов, управляющих формой зеркала, в соответствующие им значения скоростей и длин и волн. Вычисления были довольно сложными; Ялда дважды проверяла каждый шаг, и завершить расчеты удалось только ближе к вечеру. Она нанесла точки на лист бумаги с заранее подготовленной координатной сеткой; эта часть работы была слишком сложной, чтобы ее можно было проделать на собственной коже.
Кривая делала изгиб в правом верхнем углу чертежа: длина волны уменьшалась с увеличением скорости. Общий характер этой зависимости был известен и раньше, но теперь, по крайней мере, появилось представление о ее более точной форме. Ялда поразмыслила над тем, как могло бы выглядеть точное математическое соотношение, описывающее подобную кривую, но знала, что думать об этом еще рано. Вначале нужно было выяснить, покажут ли такую же кривую данные по другим звездам.
Следующим на очереди был Тарак — почти такой же яркий, как Сита, хотя его шлейф был в два с лишним раза короче. Зенто была быстрее и находилась дальше. Со временем Ялда понимала, какие приемы работают, а какие — нет, и училась инстинктивно определять корректировки, необходимые для того, чтобы ужать разноцветные эллипсы до четко видимых белых дисков. На шестую ночь наблюдений ей удалось до рассвета подобрать нужное положение штифтов для двух разных звезд — Джулы и Мины.
Она со всей тщательностью нанесла на график данные по каждой звезде. Кластеризация скоростей света в собранных Ялдой данных не была каким-то серьезным достижением — она просто отражала фиксированное расположение отверстий, в которых находились управляющие штифты. С другой стороны, разброс соответствующих длин волн тоже оказался не слишком большим. Для каждой звезды ее метод давал одну и ту же картину.
Когда она исчерпала все яркие звезды, наблюдения усложнились. Ей пришлось отказаться от Теро после трех ночей наблюдений, которые приносили только все большее разочарование — даже используя самые разные варианты расположения штифтов, она не смогла найти ни одного отличия в изображении звезды. Ялда подумала, не заболела ли она на почве истощения — может быть, она уже потеряла след Теро из вида, а световые пятна были всего лишь галлюцинациями, которые стремились заполнить темноту.
После этого она отдыхала два дня — только ела, спала и совершала короткие прогулки по тропинке, ведущей к обсерватории. Туллия предупреждала, что перенапрягаться не стоит; жертвой теплового удара мог стать кто угодно. После неприятности, которая случилась во время восхождения, ей следовало вести себя более осмотрительно.
Она попытала счастья с другой звездой, Лепато. На нее у Ялды ушла вся ночь, но теперь ее разум был чист, и к рассвету ей, наконец, удалось подстроиться под слабый след Лепато с помощью зеркала нужной формы. Свет звезд оказался не таким уж недолговечным и неуловимым; при должном терпении его подобие можно было даже запечатлеть в камне и дереве.
Ялда провела на Бесподобной уже целую череду и семь дней, и располагала данными по дюжине звезд. Пришло время заняться осмыслением собранного материала. Свернувшись калачиком на наблюдательной скамье, которую она перенесла в кабинет, Ялда внимательно изучила форму кривой, проходящей через экспериментальные точки.
Скорость света увеличивалась по мере уменьшения длины волны. В таком случае обе величины вполне могли быть связаны самой обыкновенной обратно пропорциональной зависимостью. И если это действительно так, то их произведение всегда будет равно одной и той же величине.
Ялда проверила эту гипотезу на дюжине точек по всему спектру. Произведение оказалось разным, и разница была слишком большой, чтобы ее можно было списать на погрешность из-за неточных данных.
Но даже если реальная взаимосвязь была более сложной, чем следовало из ее первоначальной наивной догадки, она все равно могла быть на верном пути. Ялда построила еще один график, и на этот раз изобразила на нем зависимость между длиной волны и величиной, обратной скорости.
Если бы ее наивная догадка была верна, график бы выглядел как идеально прямая линия, а объяснить столь систематический перегиб точек через линию наилучшего приближения одними лишь случайными ошибками было невозможно.
Собственно говоря, эмпирическая кривая была похожа на сегмент параболы или гиперболы — некой кривой второго порядка. Ялда пробовала возводить обращенную скорость в квадрат, но на графике все равно оставался небольшой изгиб. Она попробовала сделать наоборот и возвести в квадрат длину волны, но результат был ничуть не лучше.
Тогда она возвела в квадрат обе величины.
Ялда находилась в таком возбуждении, что не могла сидеть на месте; она вышла из кабинета и прошлась по тропинке. Линейное соотношение между квадратами двух величин не было ни настолько простым, чтобы вызывать сомнение, ни настолько запутанным или сложным, чтобы оказаться бесполезным. Возможно, формула служила всего лишь аппроксимацией реальной зависимости, но для начала стоило ограничиться изучением ее следствий, что само по себе представляло достаточно сложную задачу.
Свет был волной довольно-таки странного рода. При обычных условиях упругие волны в струне или волны давления в газе распространялись с постоянной скоростью вне зависимости от длины волны. Это правило вполне допускало некоторые экзотические исключения, однако в самом свете ничего экзотического не было. Единственный факт, который не вызывал сомнений, заключался в том, что скорость светового луча существенно зависела от его цвета — чтобы убедиться в этом, достаточно было просто взглянуть на звездное небо.
Одно из следствий переменной скорости заключалось в том, что импульс света, вообще говоря, не обязан был двигаться в том же направлении, что и его отдельные волновые фронты. Как бы странно это ни звучало, но сам факт стал ясен уже после первых умозрительных попыток измерения длин волн, предпринятых Джорджо. Любой импульс света, каким бы чистым нам ни казался его свет, всегда будет содержать хотя бы небольшой спектр волн различной длины. А поскольку скорость движения волны зависит от ее длины, то точки, в которых волновые фронты накладывались и взаимно усиливали друг друга, не станут беззаботно следовать за движением самих фронтов, как это происходило в случае колеблющейся струны. Более того, при достаточно большой пробуксовке скоростей они бы стали двигаться в противоположные стороны.