— Иллюзией по сравнению с чем? — не унималась Ялда. — Объясните мне, как должен быть устроен мир — как должна действовать физика, каким должен быть ход событий — чтобы вы в каком-то смысле ощутили себя «более свободной»?
— В случае открытого будущего, — ответила Бенедетта. — Если исход наших поступков остается неизвестным, пока мы не примем решение.
— Допустим, что так и есть, — сказала Ялда. — От чего же тогда зависел окончательный выбор: поднимать или не поднимать руку.
— От меня. Это был мой выбор.
— Но почему вы сделали именно этот выбор, почему не ответили отказом?
Бенедетта ответила не сразу.
— Полагаю, здесь сыграл роль характер вашей просьбы, — наконец, сказала она.
— Получается, это я предопределила ваши действия?
— Нет, не только вы. Мое настроение, мой психологический настрой тоже сыграли свою роль.
— Все, что вы перечислили, остается справедливым и для мира, в котором будущее не открыто, а фиксировано. Мы обе по-прежнему стоим здесь. Наши поступки точно так же соотносятся с нашими желаниями, наши желания — с нашими настроением и личным опытом и так далее.
Бенедетту такой ответ не убедил.
— Если будущее фиксировано, то как наш разговор может хоть что-то значить? Если тот факт, что я скажу именно то, что скажу, никак не изменить — как если бы мы были двумя актерами, играющими строго по сценарию — то как мы в принципе можем друг друга переубедить? Как мы вообще можем обмениваться информацией?
— По-вашему, прямо сейчас я издаю какие-то беспорядочные звуки без особой на то причины? — шутя спросила Ялда.
— Нет.
— Если и есть какой-то сценарий, — сказала Ялда, — то мы в равной мере являемся и актерами и его авторами; нет никого, кто мог бы написать наши реплики за нас. Нет никакого кукловода, который носится туда-сюда, координируя все события и заставляя нас поступать вопреки нашей собственной воле — или принимать решения, которые идут вразрез с нашей сущностью — только ради того, чтобы привести историю к какому-то заранее определенному финалу.
— Тогда как это работает? — спросила Бенедетта. — Почему события складываются именно так, как должны.
— Хитрость в том, — ответила Ялда, — чтобы не воспринимать происходящее как дело рук судьбы, которую нам рисуют в сагах: будто какой-то монарх кропотливо превозмогает все вероятности и одерживает победу в грандиозной битве, поскольку все статисты в его пьесе — не более, чем шестеренки, действия которых подчиняются его воле. В реальности все наоборот — «вынужденный путь», которому следует история, не представляет собой ничего особенного и воплощается в жизнь на самом фундаментальном уровне. Нам неизвестны подробности насчет каждого вида материи, однако если речь идет о свободном свете, то в качестве строительных блоков выступают самые обыкновенные периодические волны. Обогнув космос в любом из возможных направлений, эти волны совершают целое число колебаний, и благодаря этому гладко соединяются со своими начальными значениями. Вот это и есть та самая свершившаяся судьба… ведь все, что построено на основе этих волн, будет автоматически обладать точно таким же свойством. Каким бы сложным ни был световой узор, он не может противоречить самому себе, совершив полный оборот. Такую гарантию физика нам дает на фундаментальном уровне; режиссировать события, придумывать какие-то сценарии или идти на специальные ухищрения совершенно необязательно.
Бенедетта задумалась над ее словами.
— Тогда как мы сами вписываемся в эту картину? Если материя, из которой мы состоим, подчиняется тем же правилам, то где наши решения?
— В нашей биологии, — ответила Ялда. — Я считаю, что между нашими желаниями и поступками существует определенная корреляция, основанная на структуре нашего мозга и тела. То, чего ты хочешь; то, что ты делаешь; то, кем ты являешься… возможно здесь нет идеальной гармонии, но и назвать нас узниками собственных тел, которые следуют какому-то своему плану и не имеют к нам никакого отношения, тоже нельзя.
Во всяком случае, пока деление не возьмет над тобой верх и не разрежет тебя на четыре части, но вдаваться в эту тему Ялде не хотелось.
Когда они вступили на Большой мост, Бенедетта замолчала. Ялда не надеялась, что она изменит свое мнение; важным было донести до нее мысль, что со своими коллегами по проекту она может обсудить любой вопрос. Если ты собираешься запустить в пустоту гору с бесконечной скоростью, приходится думать даже о самых потаенных тревогах.
— Мне придется поразмыслить над этим более глубоко, — наконец, произнесла она. — Ваши доводы определенно выглядят убедительными.
Ялда заслышала в ее голосе нотки сомнения.
— Но?
— Одно дело — пытаться обосновать абстрактную идею о том, что замкнутость будущего ничего не меняет по сути — что в действительности никто не теряет свободы, потому что и в том, и в другом случае наши поступки обусловлены одними и теми же причинами. Но факт, тем не менее, остается фактом — мы привыкли воспринимать будущее как не имеющее конца. Именно так мы воспринимаем наши жизни, именно это обычно подсказывают нам наши чувства.
Ялда остановилась. Они преодолели половину моста и сейчас стояли на тонкой каменной арке, нависшей над черной пустотой разлома. Она почувствовала, как по спине пробежала дрожь; только что ее посетило жуткое чувство, будто она знала, что сейчас скажет ее новая — робкая и напряженная — коллега.
— Когда наши потомки повернут обратно и совершат путешествие в прошлое, — задалась вопросом Бенедетта, — будут ли они располагать той же роскошью, что и мы — возможностью отвлеченно рассуждать на эти темы? Когда исчезнет четкая грань между прошлым и будущим, смогут ли они сохранить старые взгляды на природу вещей?
— Три, два, один, — сосчитал Евсебио.
В отдалении небо рассекла светящаяся линия, подрагивающая в горячем мареве. Через паузу бункер задрожал; когда деревянные доски, сдерживавшие песок, изогнулись и загрохотали, воздух наполнила мелкая пыль. Ялда вместе со своими коллегами лежала на спине, на глубине одной поступи под землей, но благодаря наклонному зеркалу над головой они могли наблюдать за подъемом ракеты так, будто стояли в пустыне, в то время как тонированные хрусталлитовые призмы защищали их от яркого света.
Когда раздался свист, Ялда была к нему готова, однако трещина, которая неожиданно рассекла стекло вдоль зазубренной диагонали, застала ее врасплох. Она протянула руки, чтобы удержать две половинки на месте, прежде чем они выскользнут из рамы и отрубят кому-нибудь голову.
Амандо тихо выругался и тоже поднял руки, чтобы ей помочь; то же самое сделал и Евсебио, обменявшись с Ялдой взглядом, выражавшим облегчение, что все обошлось без более серьезных происшествий. Они изолировали зеркало вместе со стеклом от вибраций земли, однако ударная волна сама по себе была достаточно сильной, чтобы нанести урон. Нерео даже не шелохнулся; он по-прежнему следил за ракетой через свой теодолит и, скорее всего, даже не заметил, как треснуло стекло.
Джулио, журналист из Красных Башен, повернулся к Евсебио, щебеча от восторга.
— Честно признаться, я думал, что она взорвется прямо на земле. Но она и правда взлетела! — Впечатления от запуска ракеты его настолько захватили, что ему даже не было дела до гигантского каменного лезвия, которое едва не разрезало его пополам.
— Для этого и нужны ракеты, — скромно ответил Евсебио. — Чтобы подниматься в небо.
— А напомните, когда она упадет? — спросил Джулио.
— Эта — никогда, — предсказал Евсебио.
Ялда не была столь уверена. Сквозь защитный фильтр ракету уже почти не было видно — настолько она побледнела; продвижение ракеты Евсебио мог бы оценить и на глаз, но для того, чтобы подтвердить пункт ее назначения, требовались точные измерения, зафиксированные их независимым наблюдателем.
Ялда поднял голову, чтобы заглянуть поверх мешавших ей тел и выяснить, чем был занят Нерео. Нерео лежал в приподнятом положении, опираясь на специальную скамью, сконструированную Амандо; благодаря ей он мог своим задним зрением следить за часами, одновременно наблюдая за ракетой через теодолит. Ялда заметила, что вдоль всей правой руки Нерео были записаны пары чисел — моменты времени и величины углов; пока она смотрела, он добавил ее одну пару, а затем отвернулся от теодолита и начал выводить новые колонки цифр. Пока что ракета будет продолжать сжигать топливо, а значит есть шанс, что она потеряет устойчивость и полетит к земле. Тем не менее, Нерео уже мог вынести вердикт насчет ее судьбы, исходя из предположения, что на данный момент ракета даже в худшем случае поведет себя так, будто ее двигатели просто заглохли в момент последнего наблюдения.