— Оленька, у дедушки сердце болит, — сказала Тоня.
— Ну, раз обещал.. — Поднимаясь, старик закряхтел.
Тоня попыталась ему помешать. Больной, мнительный старик, который лишний шаг боялся сделать, крутил на вытянутых руках девочку.
Умница ты моя, Олька. Пусть воздастся тебе за деда.
Семь лет назад, дослужившись до полковника, он вышел в запас и никак не мог приспособиться к жизни пенсионера, Другие как-то устраиваются: у кого специальность есть и он работает, у кого дети нуждаются в помощи, кто садоводством увлечется, кто — коллекционированием, а он ничего для себя не нашел. Он пытался вмешиваться в домашние дела, в хозяйство, в жизнь своих детей и стал невыносим. Жена жаловалась на его вздорный характер и плохое настроение, они ссорились. «Что же мне, петь? — говорил он. — Я в этой комнате как в клетке. Есть же птицы, которые не могут петь в клетке». Так он, всю жизнь служивший, говорил о появившейся свободе. Жена не понимала его или не хотела понимать: «Если тебе здесь не нравится, давай переедем. Хоть в другой город, хоть в деревню. Куда ты хочешь?» Но куда можно уехать от свободы? За год он заметно постарел. Началась гипертония, стало сдавать сердце. Он никогда раньше не болел, поэтому упал духом, охал, кряхтел, стал думать о смерти. Может быть, врачи помогли ему не столько лекарствами, сколько требованиями: в такое-то время гулять, так-то спать, того-то не делать, то-то обязательно делать… Это были приказы, и приказы организовывали его жизнь, сделали ее похожей на прежнюю. Он купил шагомер, ходил с ним по улицам, он знал теперь длину всех улиц поселка и рассчитывал свои маршруты. В кармане он всегда держал распорядок дня, где с точностью до четверти часа было расписано, когда есть, когда и как принимать многочисленные лекарства, когда гулять и смотреть телевизор…
Но давно уже Тоня не видела, как он, надев очки, присаживается с этим листком к столу и вносит в него исправления либо переписывает его заново ради вновь назначенного лекарства. Наверно, и листка этого уже нет. Теперь есть Оля. Вначале ему было тяжело с ней. Он, совсем больной, боялся за себя. Жена уже не могла следить за ним по-прежнему. Олька многого требовала. Отец и мать работали, у бабушки сил было мало, и дед стал необходим..
Умница ты моя, Оля, приказывающая инстанция..
— Ну, хватит, хватит.
Тоня, смеясь, поймала дочь в воздухе, оторвала от деда и бросилась с ней на диван. Оля вырывалась, и обе они хохотали, а дед, побледнев, ходил по комнате, успокаивая сердце.
Соседка все еще прощалась:
— Ох, вы уж извините..
— Что вы, что вы… Заходите..
— Господи, сколько горя на свете. — Свекровь появилась в комнате. Взгляд и голос ее вопреки смыслу слов выдавали приподнятость духа. Свекровь любит жалеть и сочувствовать. Как Федотова. Разговор, в котором она утешительница, для нее всегда радость. — Соседка из девятой квартиры приходила, жена водопроводчика… Как у него получка, она одевает детей и уводит гулять, пока он не заснет… Иногда до полуночи по улицам ходят.
Тоня слушала невнимательно. Она не любит рассказы о чужих несчастьях. В рассказах мир всегда, кажется ей, выглядит более несправедливым, чем увиденный собственными глазами.
Оля первая услышала, что пришли Аркадий и Лера. Она помчалась к ним за своей данью — знаками любви. Аркадия, правда, она стеснялась. Он и сам всегда стеснялся детей, потому что побаивался их и не умел находить с ними нужный тон. Прижавшись к тете Лере, Оля ерзала, не глядя ему в глаза. Он пощекотал ее шейку, и она глупо захихикала.
Бабушка кормила Олю перед телевизором, а детям своим накрыла на кухне. Тоня сидела с ними.
— Где Степа? — спросил Аркадий.
— Не знаю. — Тоня беззаботно пожала плечами, не желая замечать взгляда Леры. — А вы где были?
— Аркадий меня в кино водил, бедняга.
— Тоня, какую мы страсть сегодня видели!
— Аркадий, — сказала Лера. — Тебе не кажется, что над этим слишком легко смеяться?
— Сестренка, — посоветовал Аркадий, — ты всегда смейся, когда это легко.
— Да жалко время тратить. Хочется иногда и поплакать. Правда, Тоня?
— Не знаю, — сказала Тоня. — Как-то все некогда.
Сегодня она не могла относиться к Лере как всегда. Лера это поняла и виновато на нее посмотрела. Аркадий тоже что-то понял и сказал:
— Слезы теперь подорожали.
— Бог с ними, со слезами, — сказала Тоня. — Что это вы за разговор затеяли? Мне уже идти надо, Ольке спать пора.
— Балует папа Ольку, — сказала Лера.
— Ну и что? — Тоне все время хотелось противоречить. — Меня тоже баловали — и ничего.