— Милка-копилка, — пошутил, складывая газету, Степан.
Ему показалось, что она обиделась, и он поспешил ее развеселить:
— Как, Людмила Ивановна, хотите реванш?
В прошлый раз она проиграла. Они играли в дурака. Если Мила проигрывала, Степан целовал ее правую руку, если выигрывала — левую. Мила волновалась, хотела выиграть.
Степан лежал под одеялом, Мила сидела на краешке тахты и раздавала карты. Она трижды подряд проиграла и, отдавая Степану правую руку в третий раз, почти легла на постель. Потом она высвободилась, быстро собрала колоду и в чулках пошла гасить свет. Степан подумал, что надо было бы принести провод и приспособить так, чтобы свет выключать, не вставая с постели. Он любил придумывать такие усовершенствования и дома понаделал их немало и всегда аккуратно и красиво, потому что назначение вещи все-таки имело для него меньший смысл, чем сама вещь, сделанная аккуратно и красиво. Степан видел в темноте силуэт Милы и опять сознавал себя молодым, и не было чувства, вдруг нахлынувшего в середине жизни и замутившего чистую его душу, — чувства невозвратно исчезающего времени и упущенных возможностей, чувства, которое приговорило беззаботного Степана к необычным для него поступкам, показавшимся одним блажью, другим — уязвленным самолюбием, а третьим и ему самому — любовью.
Глава пятая
Антонина Брагина
Была середина мая. Зелень на деревьях быстро густела, теряла солнечно-желтый глянец и насыщалась серебристыми и темными тонами. Листья на липах вокруг цеха зеленели раньше, чем на уличных, — они как будто спешили совершить свой круг, пока в середине лета не начнут желтеть под слоем литейной пыли. Тоня глядела на них с неотвязной своей мыслью о ремонте. Впервые в жизни она начала замечать оттенки зеленого цвета, удивлялась их бесконечному разнообразию в траве и деревьях и искала свой оттенок для кухни, прикидывая, сколько крона лимонного нужно смешать с окисью хрома.
Степан вспоминался без острой боли, заслонялся усталостью и заботами о красках, шпаклевке, о тысяче мелочей. Тоня угадала себя. С ядом горя она справляется без участия сознания, только нужно отвлечь его на время, пока совершается эта подспудная работа.
Квартира пропахла сыростью, пустые полы покрылись белыми следами. Накрытая тряпками мебель громоздилась посреди комнат. Тоня спала теперь вместе с Олей среди узлов и вороха одежды в маленькой комнате дочери.
Маляр и его помощник побелили потолки, развели всюду грязь и исчезли, оставив инструмент. Два дня Тоня их прождала. Потом решила работать сама. Приготовила клеевую краску, присоединила к пылесосу пульверизатор и выкрасила стены. Покрыла белой эмалью оконные рамы. Теперь все ее разговоры в цехе и со знакомыми были о том, где достать то белую эмаль, то пигмент, то плиточный клей. Каждый вечер она надевала джинсы, старую рубаху Степана, повязывала голову платком и принималась за работу. Такой и увидела ее свекровь.
— Тонюшка, да что ж это такое? Почему сама?
— Запил, видно, мой мастер, мама.
— Батюшки, что ж нам не позвонишь? А я все вас не застану. В субботу никого нет, в воскресенье нет, вчера не было…
— Вчера мы по магазинам ходили. Краску искали.
Оля — тоже в косынке и во всем плохоньком — приволокла из кухни тряпку. Теперь, после ухода Степана, бабушка особенно заискивала перед ней:
— Оленька, голубушка, а что я тебе принесла!
Пока Оля осваивала подарки, бабушка торопливо закрывала окна.
— Это немыслимо! Простудится ребенок как пить дать. Оленька, где твой лобик? Ей-богу, Тоня, она горячая! Где градусник?
— Где его сейчас найдешь, мама.
Тоня не сказала, что Оля уже третий день кашляет и чихает по утрам.
— Это немыслимо — держать ребенка в таких условиях. Как ты хочешь, а я забираю ее к нам. Пока здесь такой ералаш. Я тебе говорю, она горяченькая.
— Ничего, перед сном я ей ножки в горчице попарю.
Так Тоня и не отдала дочку.
Бабушка и дедушка сразу приняли сторону невестки против сына. Степану было запрещено показываться на глаза отцу. Но Тоню это не умиляло: старикам нужен был только один человек на свете — Оленька. И Тоня всегда была с ними настороже.