А Тоня еле ноги волочила. Пришла домой, с тоской поглядела на ведра и кисти и повалилась в чем была на кровать. Едва задремала — звонок. Пришел маляр. Веселый, наверно выпивший.
— Хозяйка, где ж ты гуляешь, дорогая? Я к тебе сегодня в третий раз захожу. — Ни тени смущения. — Завтра чтоб дома была, я приду. Надо ремонт кончить, а гулянки потом.
— Забирайте свои кисти, — сказала Тоня.
Он прошел в комнаты, включил всюду свет, заметил Тонину работу и начал ее критиковать:
— Без понятия делалось, хозяйка. Мне теперь все переделывать.
— Ничего, меня и так устраивает. Забирайте кисти, мне спать надо.
— Здорово живешь, хозяйка. Мы с тобой еще за работу, кажется, не посчитались.
— Не за что считаться.
Он продолжал улыбаться, скользнул взглядом, неожиданно трезвым, по лицу Тони и, очевидно, понял, что ничего у нее не добьется.
— Ну хоть на бутылку.
Тоня промолчала. Тогда он стал угрюмо собирать кисти.
— Кисть надо в воде держать, хозяйка. Ссохлась кисть. Попортила кисти, они по четыре рубля штука, кисти. За кисти ты уж мне заплати, если ты человек.
— Оставьте испорченные мне, — холодно сказала Тоня. — Я заплачу.
Он подумал и одну оставил. Взял у Тони деньги, сказал на прощание:
— Жадная ты баба, хозяйка. Нерусская, что ли?
После его ухода Тоня немного повеселела. Решила поужинать. Нашла в холодильнике колбасу, а хлеба не было. Между мешочками и баночками с крупой разыскала пачку панировочных сухарей. Поставила чайник.
Опять позвонили, и ввалилась Гринчук, нагруженная двумя тяжелыми сетками, а за ней муж с такими же. В сетках постукивали яркие жестяные банки с эмалью. Тоня знала, как чувствительна Гринчук к изъявлениям благодарности, и благодарила как могла. Повела показывать квартиру. Рассказала про маляра — им понравилось.
Гринчук посмотрела кисть:
— Она и рубля не стоит.
Иван покачал головой:
— Три пятьдесят штука.
Гости от чая отказались, Тонину работу похвалили сдержанно. Прощаясь с ними, она спросила:
— Сколько я должна за краску?
— Много не возьмем, — сказала Гринчук. — Завтра жди, в шесть часов явимся. Мы тебе за два вечера квартиру как игрушку отделаем.
— Брось ты. — Тоня растерялась. — Зачем?.. Я сама.
— Видели мы, как ты сама.
На следующий день они появились на час позже, чем обещали, одетые для работы. За этот час Тоня успела приготовить угощение, чтобы не отвлекаться потом. Вчера Иван показался Тоне скованным, а сегодня держался по-свойски,
— Здорово, хозяйка. Настроение рабочее? — спросил он.
— А у вас?
— А у нас, ежели бутылка будет, завсегда рабочее.
Гринчук искоса поглядела на Тоню: понимает ли, что муж шутит?
— А это мы посмотрим, какая работа будет, — сказала Тоня, сразу попадая в нужный тон.
Иван командовал. Жену поставил шпаклевать трещины на кухне, Тоню — готовить краску, а сам открыл банки с эмалью и стал поправлять покрашенные уже Тоней окна. Все трое были в разных комнатах и, напрягая голоса, перебрасывались шуточками, смеялись из-за каждого пустяка.
Гринчук кричала из кухни:
— Иван! Поглянь: как, сгодится?
— Хозяин, не густо будет? — спрашивала Тоня.
Иван смотрел:
— У-у-у, постаралась, хозяйка… Ты что, кашу варишь?
И хоть ничего смешного не было сказано, у обоих губы вздрагивали от смеха.
— Иван, ты скоро? — кричала Гринчук.
— Скоро только кошки родятся, да и то слепые!
— Фу, бесстыдник!..
Иван ушел помогать жене, слышно было, как она взвизгнула отчего-то, а он захохотал.
В десятом часу Тоня потребовала, чтобы кончали работать. Муж и жена увлеклись, не слушали и остановились, только когда она погасила свет.
— Ух, хозяйка, — сказал Иван. — Недоработать — что недоесть.
Пока гости умывались в ванной, Тоня собрала с кухонного стола строительный мусор, постелила газету и вытащила уже нарезанные огурцы, колбасу, хлеб, поставила салат, достала из холодильника водку. Увидела в стекле серванта свое отражение — вот уродина! В платке, скрывающем волосы, лицо мятое, скучное, на щеке пятно. Сдернула платок. В джинсах в ее возрасте и с ее полнотой ходить уже нельзя. Впрочем, по взглядам Ивана она заметила, что ему нравится.
После двух рюмок он окончательно освоился. Шуточки стали такими, что Тоне только и оставалось, что не слышать их. Жена его одергивала. Щадить Тонины уши, она по цеху знала, нет нужды, но не хотела, чтобы муж выглядел таким некультурным. Сама держалась за столом чинно, шуткам не смеялась, хлеб брала вилкой, а потом снимала с вилки рукой. Рюмку подняла двумя пальцами: