— Я завтра все закончу.
— Валяй, валяй.
«В три забери меня». Анины приказы всегда звучат женственно.
Освободилась она в начале пятого. Аркадий ждал ее в кафетерии напротив студии. Зной уже высушил асфальт и воздух, опять раскалились улицы.
Приятель Ани на своем «Москвиче» отвез их за сорок километров, где чистая и спокойная Свислочь, пересекая луг, наполнила до зеленых краев низкие берега. Машина свернула с дороги и, оставляя два следа в мокрой высокой траве, остановилась у воды. На другом берегу торчали из травы морды коров, а из близкой березовой рощицы слышался сдержанно-напряженный сигнал горна — там был пионерский лагерь. Бросаясь в воду, Аня охала, а потом, барахтаясь в ней, стонала от наслаждения. Приятель ее, молодой, весь заросший черными волосами толстяк, отдувался и бормотал сам себе:
— Ой, помереть мне, ой, помереть мне, братцы..
Замерзнув, лежали втроем на берегу, впитывая кожей солнце. Когда влезли в машину, Аня вдруг надумала окунуться в последний раз, и мужчины ждали ее в душном кузове, с улыбками прислушивались к ее ликующим крикам.
Работа Аркадия была почти закончена, завтра он должен сдать отчет.
Аркадий уже испытывал неприязнь не только к скучным страницам отчета, но и к столу, за которым они писались, к своей лаборатории и к самому себе. Он говорил себе, что не нужно думать о работе. Что бы сказала о нем Демина из восьмой палаты, если бы была жива? Аня шла к ним, выжимая на ходу волосы, и ее приятель в шутку стронул машину с места, как будто хотел уехать без Ани. Также в шутку — ей хотелось смеяться — Аня догнала машину, вскочила на ходу. Она расчесывала волосы и, стараясь увидеть себя в зеркале заднего вида, наваливалась на Аркадия плечом. Волосы пахли речной свежестью.
Они очень устали, им было жарко. После душа Аня снова ожила и распевала во все горло. Аркадий слышал ее из столовой. Ему хотелось пить, однако он удерживался от желания подойти к холодильнику, чтобы в полной мере насладиться мечтой о холодном вине, прежде чем утолить жажду. Ему казалось, что в этом и есть секрет злополучной, не дающейся формулы «жить просто, по-человечески». Потом он стоял под ледяным душем, а Аня готовила ужин.
— Я умираю от голода, — сказала она и похвасталась: — Я еще ни к чему не притронулась, не веришь?
— Не верю.
— Ну только чуточку.
За едой она рассказывала весь свой день, кто что ей сказал, и что она ответила, и какие есть у них плохие люди (это те, которые помогли получить роль ее сопернице), и какие есть хорошие (те, которые помогли Ане). Он любил смотреть, как она ест, и почти не слушал ее, а она возмущалась:
— Ну что ты так сидишь? Ты меня не слушаешь!
Он подкладывал в ее тарелку зелень и мясо и наконец почувствовал аппетит сам.
Открывая бутылку вина, он был почти счастлив.
— Ой, — сказала Аня, — дай мне.
У нее не хватило терпения налить в свой бокал, она перегнулась через стол и допила бокал Аркадия.
Месяц назад он сказал ей: «Если бы ты вышла за меня замуж, я был бы рад». Она удивилась. Он объяснил: «Я трус. Едва я начинаю ценить что-либо, я уже боюсь это потерять». — «У меня плохой характер». — «У меня тоже». — «Вот видишь? А у одного из двоих обязательно должен быть хороший». Плохим характером она считала способность плакать и падать духом из-за пустяков. Неудачи делали ее жестокой и глупой — ненадолго. Но, может быть, у нее будет впереди мало неудач? С неудачами он поможет ей справиться, лишь бы она умела радоваться удачам. Она добрая, Аня. Она лелеет в себе доброту. Она действительно отдает себя искусству, сохраняя для него свой характер — как сохраняют диетой фигуру, — сохраняя доброту и детскую непосредственность, и потому даже переигрывала в них в жизни.
…Он впервые увидел ее шаловливой барышней прошлого века в белом корсете на китовом усе, с малиновой шнуровкой. Малиновые же туфельки выпархивали из-под длинной лиловой юбки, она бежала, отставая от операторской тележки, взлетела на взгорок и замерла — резная корабельная фигурка под бушпритом («Ах, я сейчас полечу!»), шаловливый зверек, он никогда не взлетит, зачем ему отрываться от такой теплой и мягкой земли; вокруг в самом разгаре был солнечный апрельский день — акварельный апрель с открытым голубым небом, с распахнутым на все стороны простором в размытых дымках над плоскостями земли, голубых по горизонту, фиолетовых, пепельных и желто-зеленых в маленьких рощицах, с чуть заметным течением влажного сладковатого воздуха.
Аркадий с любопытством новичка осматривал громоздкую технику операторов и осветителей, приглядывался к людям, занятым своим делом. Бродил по топкому берегу весенней мутной Сожи, раздвигая перед собой голые ветки ольшаника. Ночью в гостинице райцентра, в которой расположилась съемочная группа, он не мог заснуть. Оделся, бродил по незнакомому спящему городку. Забрел в рощу, спустился к реке. Вода почти не двигалась, и было так тихо, что слышался ее плеск у коряги где-то справа. Начало светать. Свет, странный, не дающий тени, казалось, как туман, поднимался снизу, от маслено-тяжелой воды. Редкие голые деревья на близком другом берегу в темноте казались лесом, но вот они стали отделяться друг от друга, просветы между ними проявлялись, как на фотобумаге в ванночке фотографа. Серые берега в полегшей за зиму осенней траве стали расцвечиваться блеклыми желтыми тонами с тусклой прозеленью. Когда-то мечтал о путешествиях, но вот он оказался гостем неведомой страны — весеннего рассвета. Незнакомцами были деревья, проснувшаяся и хрипло вскрикнувшая птица, безымянными были последние звезды на небе. В тишине послышались звуки со съемочной площадки — удары металла, мужские голоса. Они звучали с той отрешенностью, которая бывает под утро при ночной бессоннице или в дальней неспешной дороге. Вдруг становится понятным все, и прежде всего ты сам. Вспоминаются минуты вот такой же тишины — тенистый проселок, выводящий в застывшее на солнце поле гречихи; отдаленная скамейка в городском саду; тамбур вагона и ночная остановка, глухо стукнулись буфера, надвинулся на стекло и замер фонарь, пробежал кто-то по перрону, светом выхвачены из темноты низкие станционные строения; и эти минуты кажутся теперь самыми важными и счастливыми в жизни. Хочется начать жизнь сначала, жить неторопливо, пристально и чисто.